– А Ферретти? Или вот еще – Джонни Данфорд, Мик Перро?

    – Ферретти – просто содержатель бардаков. У него обслуживается местная полиция, и ни один серьезный человек не станет иметь с ним дела. А вот Данфорд… Я с ним знаком, но так, шапочно, – нас представили друг другу на одном банкете, мы потрепались, договорились созвониться, на том все и кончилось. Данфорд, насколько я знаю, человек серьезный. Он с Килборна, а там порядки покруче наших. Что там про него написано?

    – “Черный” импорт алкоголя, уклонение от налогообложения, связи с пиратами… В общем, приличный букет. Дважды судим, оба раза выходил по амнистии. Еще несколько раз срывался по недоказанности.

    – Н-да, на меня Данфорд произвел хорошее впечатление. По-моему, он порядочный человек.

    – У тебя странные представления о порядочности.

    Хикки отставил пустую чашку и рассмеялся. Словно в ответ, где-то недалеко жалобно завыла собака.

    – Пол, – сказал он, выбираясь из-за стола, – когда ты живешь в Портленде, у тебя формируются несколько иные представления о порядочности… Мы тут привыкли оценивать человека иначе, нежели это принято в Метрополии. Ты в курсе, почему я разругался со своей семьей?

    – Нет, – помотал головой Этерлен. – Я не любитель ковыряться в чужих душах. Только по службе, только по службе…

    – Это произошло из-за того, что мой просвещенный папаша вбил себе в голову, будто бы наша Контора вместо борьбы с внутренним и внешним врагом стала заниматься не совсем благовидными вещами… До него никак не доходило, что такая борьба не всегда может быть “благовидной” и благородной. Я какое-то время все это терпел, а потом вспылил. В итоге мы едва не подрались и теперь не общаемся уже восемь лет. Точно то же мы наблюдаем и здесь, на Острове Ублюдков: порядочность – это не только и даже не столько соблюдение законов. Существуют другие, нравственные нормы… Понимаешь меня?

    – В общем, да, – вздохнул Этерлен. – Ты пожрал? Собирайся.

    Час спустя они подъехали к хижине Йохансона. Хикки затормозил возле ворот и сразу обратил внимание на то, что калитка в сетчатом заборе распахнута настежь. Подходя к дому, он увидел открытую дверь; Этерлен, вдруг занервничав, ринулся вперед. Хикки осмотрелся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Этерлен решительно ворвался в дом и принялся звать своего друга.

    Хикки поднялся вслед за ним на второй этаж.

    – Ч-черт… – хрипло прошептал Этерлен.

    На светло-розовой стене небольшого коридорчика темнели кровавые пятна, уже успевшие немного подсохнуть. Этерлен распахнул дверь спальни и замер, как вкопанный. Хикки отодвинул его в сторону…

    Большущая кровать Йони представляла собой сплошное озеро запекшейся крови. На смятых в ком розовых простынях лежал он сам – запрокинув к потолку почти разрубленную чьим-то ударом голову. С противоположной стороны кровати Хикки увидел женскую ногу: под окном лежала молоденькая светловолосая девушка с обгоревшей дырой в затылке. Хикки смотрел на ее неприлично вывернутые бедра, на тонкие пальцы, мертво вцепившиеся ногтями в наполовину стащенную на пол простыню, и чувствовал, что мир начинает вращаться вокруг него.

    Йохансона убили не из бластера.