Рисунки, вырезанные из журналов, символизировали Алкины желания. Большой красивый дом, сияющий лаком автомобиль, сказочный ларец с золотом и каменьями (жадные руки Кощея Бессмертного Трошкина безжалостно отрезала) и груда модных тряпок говорили сами за себя. Отдельной кучкой помещались пирамида Хеопса, Эйфелева башня, статуя Свободы и вислоухий каменный идол с острова Пасхи: это Алка мечтала о путешествиях. Интеллектуальные потребности Трошкиной воплощали открытки с изображением Лувра, Эрмитажа, планетария и буддистского монастыря, наклеенные веером. Амбиции оптом выражала статуэтка «Оскара», имеющая, как я понимаю, глубоко символическое значение общей творческой успешности, потому как к искусству кино Трошкина до сих пор никакого отношения не имела. Отдельными пунктами были выведены дети (фото шестерки желтокожих близнецов в коммунальной кроватке китайского роддома) и любимый мужчина, у которого было смуглое мускулистое тело Антонио Бандераса без его родной бандерасовской головы.
С личностью любимого мужчины Алка еще не определилась, поэтому для данного персонажа у нее имелся целый набор съемных голов на липучках из двустороннего скотча. В настоящий момент у сборно-составного мужчины на плечах не было вообще ничего. Роман с последним кавалером (им весьма недолго был мой переменчивый братец Зяма) Трошкина тактично перевела в плоскость сугубо дружеских отношений и пока еще никем не заполнила опустевшую постельную горизонталь. Я порадовалась, что она не прилепила на плечи Бандераса встрепанную головенку Леля — этот худосочный юноша, занимающийся не мужским делом распространения косметики, мне решительно не нравился.
— А это к чему?
Меня живо заинтересовала незаконченная картинка, изображающая Бабу-ягу, выглядывающую из окошка маломерной избушки на мозолистых куриных ногах. Трошкина зачем-то дала Яге в одну руку подзорную трубу, в другую — брызжущую водой садовую лейку, а к желтой голени избушки боком прислонила толстого рыжего кота из мультика про попугая Кешу. С фрейдистским толкованием картинки, выражающей какое-то из Алкиных желаний в столь замысловатой форме, я затруднилась.
— Сейчас объясню, только закончу, — пообещала Трошкина, старательно приклеивая над окошком вывеску: «Роспечать».
— Алка, неужели ты мечтаешь на склоне лет торговать газетами в окрестностях птицефабрики? Между делом организуя водные процедуры для домашних животных, страдающих ожирением? — озадаченно разглядывая непростую картинку, спросила я.
— С ума сошла? — Трошкина недоверчиво посмотрела на собственный шедевр. — Мне казалось, тут все понятно! Я желаю, чтобы бедная старуха снова была дома. Чтобы она сидела, как обычно, у окошка, наблюдая в бинокль за соседями, скирдовала в прихожей макулатуру с кроссвордами, поливала герань в горшке и закармливала «Вискасом» своего наглого жирного кота!
— Бедная старуха — это не Баба-яга? — я что-то начала понимать.
— Конечно, не Баба-яга! Стала бы я мечтать о Бабе-яге! — возмутилась Алка. — Я о Раисе Павловне беспокоюсь! С ней сегодня приступ случился, и теперь она в больнице лежит. Хоть бы выкарабкалась, бедняжка!
— Ах, так это Раиса Павловна! — я вздохнула с облегчением и с новым интересом посмотрела на крючконосую бородавчатую Бабу-ягу. — Ты только не показывай Раисе Павловне эту картинку, когда она выйдет из больницы, а то можешь спровоцировать новый приступ, на этот раз — с летальным исходом!
— Да ладно тебе критиковать, у меня просто нет ни одной ее фотографии, и другой нарисованной старушки я не нашла, — смущенно объяснила Алка.
— Да, в гламурных журналах фото моделей пенсионного возраста — большая редкость, — согласилась я, вставая со стула.
— Ты уже домой? — спросила Алка. |