Голова лошади лежала на коленях Саманты, которая гладила ее и нашептывала ласковые слова, уговаривая не уходить, когда все самое тяжелое осталось позади. Ветеринар ввел антибиотики, послушал сердце и стал обтирать Зигфреду, чтобы не допустить простуды.

Каллен принялся помогать Бобби – не потому, что тот не справлялся, просто он не мог спокойно стоять и смотреть на все это, ничего не делая. А еще ему невыносимо было видеть, как Сэм из последних сил старается поддержать в Зигфриде еле теплящуюся жизнь. Перед Калленом впервые предстала незащищенная душа Саманты, которую она обычно скрывала за шутками и бравадой. Он отчетливо видел ее страх, гнев и крайнюю усталость. Ему казалось, что на балу в доме его родителей Саманта полностью раскрылась, но теперь он понял, что по-прежнему совершенно не знает ее. Она никогда не поворачивалась к нему уязвимой стороной своей души.

Пока они растирали жеребенка, чтобы согреть его и стимулировать кровообращение, Бобби рассказал Каллену о долгих и тяжелых родах, продолжавшихся восемь часов. А уже через полчаса жеребенок попытался встать на дрожащие ножки и оборвал пуповину. Ноги плохо слушались его, но третья попытка оказалась удачной. Это тоже было чудом, если учесть, что появление его на свет оказалось таким трудным.

– Так-то лучше! – отчетливо прозвучали в тишине слова доктора.

– Что вы сказали? – словно очнулась Саманта. Голова лошади по-прежнему лежала у нее на коленях.

Доктор наклонился над Зигфредой.

– Сердце бьется четче, и глаза немного ожили, – заключил он. – Пусть несколько минут отдохнет, а потом попробуем использовать жеребенка – может быть, он поможет ей подняться.

– Вы считаете, что она выкарабкается? – Голос Саманты дрогнул.

– Ничего обещать не могу, – осторожно ответил Макларен. – Но за последние два часа у меня появилась надежда.

Саманта снова перевела взгляд на лошадь.

– Ну же, давай, Зигфреда, я знаю, ты сможешь! – уговаривала она.

Ветеринар принялся массировать тело лошади от шеи до хвоста, тоже приговаривая что-то ласковое, и Каллен мысленно присоединился к этому дуэту. Когда они с Бобби медленно повели жеребенка к матери, она учуяла его запах, навострила уши, и голова ее дернулась.

– Хорошо, девочка, – подбодрил его Макларен. – Теперь отпусти ее, Саманта: не нужно, чтобы лежать ей было приятно и удобно.

Саманта с трудом поднялась. Бобби с Калленом обвели жеребенка вокруг матери, и четыре больших копыта слабо задвигались по соломе.

– Постарайся еще, Зигфреда! – не отступала Саманта. – Не ленись, у тебя теперь много забот.

Ласковый, но настойчивый голос Саманты и бьющий в ноздри запах жеребенка сделали свое дело. Зигфреда тяжело приподнялась и некоторое время неуклюже ворочалась на мокрой соломе. Ее попытки казались абсолютно беспомощными, но в конце концов увенчались успехом. Она стояла на дрожащих ногах и тяжело дышала.

– О, моя прелесть! Моя мужественная девочка! – приговаривала Саманта, обхватив шею лошади. Макларен укрыл Зигфреду попоной, а Каллен с Бобби подвели к ее голове жеребенка. Зигфреда сначала слабо, потом со все большим интересом обнюхала своего сына, едва не погубившего ее, и принялась облизывать его. Каллен почувствовал, что ему хочется кричать от радости.

Еще минут через пятнадцать жеребенок жадно сосал мать, задорно помахивая хвостиком.

– Хоть с этим проблем нет, – буркнул Бобби, ставя перед Зигфредой миску с мешанкой из отрубей, заправленных льняным маслом.

Лошадь задумчиво понюхала угощение и принялась за еду, а Саманта гладила ее по шее и тихонько говорила ласковые слова.