И надо же было такому случиться, что именно в это время областное УВД проводило рейд по борьбе с проституцией!

Так или иначе, но только Ленка попала в облаву вместе со многими своими товарками. Бесцеремонные и грубоватые омоновцы забросили ее в "уазик" соответствующей раскраски, несмотря на попытки укусить кого нибудь из них и громкие вопли о беременности – дежурной "отмазки" любой уважающей себя проститутки или наркоманки.

Но только это было еще не самым страшным. Намного хуже оказалось другое.

Ленке захотелось лечь и умереть прямо здесь, у стола оперативника из группы разбора, когда, подняв глаза на нее, тот вдруг неуверенно спросил:

– Лена? Это... ты?!

Он очень изменился – вырос, возмужал, раздался в плечах. Даже усики отпустил. Но все равно остался узнаваем. Это был ее одноклассник, Вовка Решетилов.

Они вместе учились до восьмого класса. И не только учились. Наверное, между ними было что то большее. Какое то детское, еще не сформировавшееся окончательно, чувство. Ходили в кино и в парк, ели мороженое, смеялись чему то такому, что сейчас безвозвратно ушло из ее жизни.

Потом родители Вовки переехали. И он, разумеется, вместе с ними. Звонил пару раз, приезжал как то. Но новая школа, новые впечатления, новые знакомства. Так они и потерялись.

Встретить его здесь, в управлении, было для Ленки полной неожиданностью. Да и сам Вовка растерялся. Глядя на нее расширенными от удивления глазами, он глупо бормотал:

– Как же так?! Они уже что, совсем озверели?! Кого ни попадя прямо на улицах хватают!..

– Ты это о ком, начальничек? – нарочито развязным тоном спросила она.

– Да об этих суках, об омоновцах! – взвился Вовка. – Ты этого так не оставляй, ты жалобу пиши!

Наверное, можно было действительно прикинуться дурой и проскочить на халяву, "отмазаться", объяснив все случайностью. Вовка бы это "схавал". Просто потому, что ему очень не хотелось терять светлые воспоминания о первой юношеской любви и верить в очевидное.

Но только Ленка с каким то мазохистским наслаждением объяснила ему, используя довольно популярные слова и жесты, что никакой ошибки здесь нет, что омоновцы привезли именно тех, за кем их и отправляли.

Решетилов сразу потемнел лицом и, отведя глаза в сторону, поинтересовался осипшим вдруг голосом:

– И как же ты докатилась до жизни такой?..

– Слушай, начальник, ну не мучай ты меня! – почти что взвыла Ленка. Ей и без этой встречи было по настоящему плохо, а тут еще этот со своими нравоучениями...

– Какой я тебе начальник? – не поднимая глаз, пробормотал Вовка. – Как же так получилось?

В принципе, вопрос этот не требовал ответа. Но Ленку уже, что называется, несло.

– Вот, видишь?! – Она высоко подняла рукава летней кофточки, показывая худые, как палки, руки. Почти от запястья и чуть выше локтевого сгиба, на внутренней стороне пролегали длинные синие, кое где покрытые корочками коросты, "дороги". Следы от уколов, когда день за днем игла втыкается рядом с предыдущим, сделанным раньше.

Вовка потерянно смотрел на эти руки. Что это такое, он знал прекрасно. За свою не столь уж и большую милицейскую карьеру не однажды приходилось сталкиваться с подобным.

– Дай лучше сигарету. – Ленка покосилась на лежащую у опера под рукой пачку.

– Возьми. – Он передвинул сигареты ближе к ней. – Значит, ты вышла на "бетонку", чтобы на это заработать?

Ленке очень хотелось ответить на эти слова еще какой нибудь гадостью, но она почему то не смогла. Ей вдруг стало стыдно за собственное стремление к разрушению всего того, что по праву считалось хорошим в ее жизни.