— Хорошо. А теперь нам необходимо объясниться.

Эневек растерянно глянул на Стринджер, которая управляла катером, с мольбой о помощи. Та пожала плечами и продолжала рулить.

— Так в чём дело? — осторожно спросил он.

— Я вела себя в аквариуме глупо и самонадеянно, мне очень жаль.

— Я уже забыл.

— Но и вы должны попросить у меня прощения.

— Да? За что же?

Она опустила глаза.

— То, что вы при людях поставили меня на место по поводу моих научных воззрений, это нормально, но вы не должны были говорить о моей внешности.

— Я и не говорил.

— Вы сказали, что белуха усомнилась бы в моём рассудке, если бы увидела, как я крашусь.

— Это было всего лишь абстрактное сравнение.

— Это было дурацкое сравнение.

Эневек поскрёб свою чёрную шевелюру. Да, он тогда разозлился на Делавэр, на её предвзятые аргументы. Но, похоже, несправедливо обидел её в своём раздражении.

— Хорошо. Я прошу прощения.

— Принимаю.

— Вы тогда сослались на Повинелли… — начал он. Она улыбнулась. Этими словами он подал ей сигнал, что принимает её всерьёз. Дэниэл Повинелли был самый видный оппонент Гордона Гэллапа в вопросе о разуме приматов и других животных. Он соглашался с Гэллапом, что шимпанзе, узнающие себя в зеркале, имеют представление о самих себе. Но тем решительнее опровергал их способность осознать своё ментальное состояние и, тем самым, — состояние других живых существ. Повинелли не считал доказанным, что вообще какой бы то ни было вид животного проявляет психологическое понимание, свойственное человеку.

— Повинелли мужественный человек, — сказала Делавэр. — Его взгляды всегда оказываются вчерашними, но он мирится с этим. Гэллапу легче: куда приятнее выставлять шимпанзе и дельфинов равноправными партнёрами человека.

— Но они и есть равноправные партнёры, — сказал Эневек.

— В этическом смысле.

— Независимо от него. Этика — это изобретение человека.

— В этом никто не сомневается. И Повинелли тоже.

Эневек поглядел на бухту. В поле зрения были маленькие островки.

— Я знаю, к чему вы клоните, — сказал он после короткой паузы. — Вы считаете, что это ошибочный путь — приписывать животным как можно больше человеческого для того, чтобы обращаться с ними по-человечески.

— Это заносчиво, — подтвердила Делавэр.

— Я согласен. Это не решает проблемы. Но большинству людей необходима идея, что жизнь другого существа достойна защиты лишь в той степени, в какой это существо похоже на человека. Убить животное легче, чем человека. И будет гораздо труднее это сделать, если признать животное нашим близким родственником. Мало кого порадует мысль, что мы, возможно, не венец творения и на шкале ценности жизни находимся не над всеми, а среди всех.

— Эй! — она захлопала в ладоши. — Да у нас же одинаковый взгляд на вещи.

— Почти. Мне кажется, ты слегка… мессианствуешь. Сам я держусь того мнения, что душа шимпанзе или белухи имеет свои подобия с человеческой. — Он поднял руку, чтобы остановить возражения Делавэр. — Хорошо, скажем иначе: на шкале ценностей белухи мы окажемся тем выше, чем больше доверия она в нас встречает. — Он улыбнулся. — Возможно, некоторым белухам мы кажемся даже разумными существами. Ну что, так тебе нравится больше? — он решил попробовать перейти на «ты». Делавэр повертела носом.

— Не знаю, Леон. Мне кажется, что ты заманиваешь меня в ловушку, — в тон ему ответила девушка.

— Морские львы, — крикнула Стринджер. — Там, впереди.