Да.

Тогда выключи фары.

Уивер медлит. Она и без того собиралась это сделать, чтобы увидеть в темноте голубое свечение, когда оно появится. Но когда оно появится? Она с удивлением обнаруживает, насколько привязана к этому смехотворному лучику. Как к фонарику под одеялом. Она выключает фары, остаются только лампочки на панели. Снегопад частиц прекратился.

Её окружила плотная чернота.

Полярные воды — голубые. В северной части Атлантического океана мало жизни, содержащей хлорофилл. Верхние слои этой воды чем-то сродни небу. Космонавт в космическом корабле, удаляясь от поверхности Земли, видит, как привычная голубизна становится всё темнее, пока не перейдёт в черноту космоса. Так и батискаф в своём движении в обратном направлении уходит во внутренний космос, полный загадок. В принципе, не играет роли, взлетаешь ты или погружаешься. В обоих случаях привычные восприятия уходят — сперва зрительные, потом связанные с силой тяготения. В отличие от космоса, в море господствуют законы гравитации, но если вы спустились на тысячу метров в полную темноту, то лишь приборы подскажут, вверх вы движетесь или вниз. Ни среднее ухо, ни взгляд наружу вам этого не подскажут.

А теперь она ещё и выключила фары.

Очнись, Карен.

Я не сплю.

Да, ты сосредоточена, но всё равно ты видишь сон, к тому же не тот. Всё человечество грезит о мире, которого нет. Мы воображаем себе космос статистических средних значений, а объективную природу воспринять неспособны. От нашего взгляда ускользает то, что неотделимо вплетено в другое, мы пытаемся это распутать, располагая части одну после другой, одну над другой, а на вершину всего ставим себя. Мы объявляем средние величины действительностью, мы определяем иерархии, искажаем пространство и время. Нам всегда нужно увидеть, чтобы понять, но видящий человек слеп, Карен. Смотри во тьму. Праоснова всего живого — темна.

Тёмное грозно.

Ни в коем случае! Оно отнимает у нас координаты нашего зрительного существования. Но разве это так уж плохо? Природа многообразна! Но сквозь очки предвзятости она обедняется. Разве изображения на наших компьютерах и телеэкранах показывают реальный мир? Разве сумма всех впечатлений отражает многообразие понятий «кошка» или «жёлтый цвет»? Это чудо, как человеческий мозг добивается многообразия вариантов таких усреднённых понятий, это просто фокус — сделать возможным понимание невозможного, но цена этому фокусу — абстракция. В конце стоит идеализированный мир, в котором миллионы женщин пытаются выглядеть, как десяток супермоделей, семья имеет 1, 2 детей, а средний китаец имеет возраст 63 года и рост 170 сантиметров. Из-за одержимости нормой мы не видим, что норма — как раз в отклонении от нормы. История статистики — это история непонимания. Она помогла нам получить общие представления, но она отрицает вариации. Она отчуждает от нас мир.

Зато делает нас ближе друг другу.

Ты в самом деле так думаешь?

Разве мы не пытались найти с Ирр путь понимания? И нам это даже удалось! Мы нащупали общую основу — математику.

Осторожно! Это совсем другое. В расчёте пифагорейского квадрата нет никакой свободы действия и никаких вариантов. Скорость света всегда остаётся скоростью света. Математические формулы непоколебимы, пока описывают одно и то же физическое пространство. Математика не допускает оценки. Математическая формула — это не то, что живёт в норе или на дереве, что можно погладить и что может оскалить зубы при попытке подойти к нему слишком близко. Нет усреднённого закона всемирного тяготения, есть просто один закон. Конечно, мы обменялись математическими сведениями, но разве мы поняли друг друга? Разве математика может сблизить людей? Этикет в мире соответствует особенностям истории культуры, и каждый круг культуры видит мир по-своему.