Конечно, я не отказалась бы от такой невестки, но не думаю, что на это можно рассчитывать. Вилли ей не по сердцу, пусть она и приняла его шаль. Что ж, время покажет. Одно ясно: сейчас ей противен ее кузен – не знаю только, кузен ли он ей. Пока что я не собираюсь забивать себе этим голову, довольно с меня приближающейся свадьбы. Если в ближайшие три недели не потеплеет, то как, интересно знать, они доберутся до церкви?

Весь январь мужчины трудились на ветру с утра до ночи: они выкапывали овец с ягнятами из сугробов и перегоняли их на более высокие места, чтобы уже на следующий день опять пробиваться сквозь свежие снежные завалы, добираясь до животных. В итоге вокруг фермы выросли снежные валы.

Вечера теперь проходили иначе. Совместным сидениям у огня, как до Рождества, пришел конец. Мануэль теперь не отдыхал в кухне со всеми. Забрав свой ужин, он торопился в свой дом или на конюшню, где проводил недолгое свободное время.

Что касается Бетти, то она была весела, разговорчива и очень благодушна, по крайней мере днем; зато по ночам у нее появилась привычка – она разговаривала сама с собой. В первый раз это случилось спустя дня три после Нового года. Ее голос зазвучал в темноте, как мысли вслух:

– Наверное, у меня будет ребеночек… Это случится в октябре, но к тому времени мы уже обживемся.

В ту ночь Аннабелла не сомкнула глаз. В следующую ночь в темноте прозвучало:

– Некоторым стоило бы подумать о будущем. – На этом она смолкла.

На третью ночь было сказано:

– Смешно! Я была твоей нянькой, когда ты была маленькой, а он – твоим конюхом, когда ты подросла, а потом мы с ним сошлись. Мы с ним вроде как люди одного ремесла.

В следующую ночь бормотание продолжалось гораздо дольше, и Аннабелле пришлось в отчаянии зажать руками уши. Впрочем, недаром у нее был острый слух, она все равно продолжала все слышать, хотя и не так отчетливо.

– Привязалась к нему! Постыдилась бы! Верно говаривал мой папаша: кровь всегда берет свое. Вот и с тобой так: бесстыдно увязалась за мужчиной, как последняя потаскуха!

Еженощная пытка оказывала на Аннабеллу странное действие: с каждым разом она все больше погружалась в прошлое. Не проходило ни одной ночи, чтобы она не вспоминала, как катила в карете по Крейн-стрит, как выглядит та женщина. Все это было так живо, словно с тех пор не прошло много лет. Иногда рядом с женщиной она видела мужчину с расплющенным лицом и свернутым носом; сама она при этом оставалась в карете одна, а мужчина и женщина висели на дверцах с обеих сторон. Порой у нее в ушах раздавался голос Мануэля: «Они не хотят ее знать, пускай отправляется обратно на Крейн-стрит». Иногда она представляла себя стоящей перед старухой Элис и спрашивающей ее: «Что такое выродок?» Воображение разгуливалось, и она кричала Элис: «Я больше не выродок, теперь у меня есть настоящие мать и отец!»

У нее действительно были мать и отец. Какого бы названия они ни заслуживали, они были ее родителями. Она, в отличие от Мануэля, не была выродком, это он незаконнорожденный, а не она!

Днем ее отвлекала работа. Иногда она даже улыбалась Агнес. Та, добрая душа, пыталась ее подбодрить. Аннабелла очень привязалась к Агнес и желала ей счастья в замужестве.

Но в один прекрасный день она спросила себя, что с ней станет, когда женится Мануэль. Уйдет ли она отсюда? Да, ответила она себе, уйдет, причем не дожидаясь его женитьбы. Она уйдет сразу после свадьбы Агнес, на следующий же день. Когда счастливая Агнес уедет в свой новый дом, она побредет куда глаза глядят.

За неделю до свадьбы наступила долгожданная оттепель. Часов в десять утра миссис Фэрбейрн несколько рассеяла ее привычную тревогу, сказав:

– Ступай, переоденься.