Не будучи уверенной, что правильно поняла, Бет помигала, чтобы он объяснил.

«Когда Тротуарный Монах умирает и вновь рождается в статуе, это – воля Матери Улиц, – объяснил Свечник. – А если он при этом теряет половину воспоминаний, что ж, это, должно быть, тоже воля Матери Улиц и часть наказания. Их послушать, так мое небольшое вмешательство – святотатство. Заметь, – задумчиво продолжил он, – если они считают, будто мелкий мошенник вроде меня способен сделать нечто, чтобы стереть церковношпильную улыбку с лица их Богини, значит, возможно, их вера в нее уже не та, что прежде».

Бет сидела неподвижно, когда последние искорки его слов потухли. Наконец, она произнесла:

«О какой вере может идти речь? Богиня мертва».

Мать Лондонских улиц покончила с собой еще до рождения Бет, с помощью украденных и дистиллированных смертей своего духовенства, оставив им в качестве «расплаты за грехи» бесконечную череду возрождений в камне. Даже сейчас, спустя несколько месяцев после раскрытия тайны, Бет чувствовала обжигающий гнев в животе.

«Она мертва. И я им это доказала».

«Ах, ты “доказала”? Правда? Ну, тогда ладно… – сарказм Свечника светился невозмутимо белым. – В голове не укладывается, как это они предпочли веру в Богиню, которой поклонялись десятки жизней, словам семнадцатилетней девчонки. – Он взглянул на закопченный шрам на ее запястье: корону из многоэтажек. – К тому же девчонки, до сих пор носящей знак той самой Богини. – Аффрит покачал стеклянной головой, и по асфальту запрыгали тени. – Пуристы группировки Гравия-и-Грома? При малейшей возможности они перетолкут меня обратно в песок, но одним только Газовым лампам известно, что они сделают с тобой. Вероотступница – самое вежливое слово, которым тебя величают. Особенно тот ангелокожий… Иезекииль, кажется? Он…» – Свечник потускнел, нащупывая нужное слово. Бет зашевелила губами, подсказывая:

«Долбоящер?»

«Я не знаком с этим термином, но если он значит что-то вроде “испытал бы огромное наслаждение, по одному вытягивая внутренние органы у тебя из горла и раздавливая их в мясной джем голыми руками”, то “тепло”».

Бет уставилась на него. Ее пробила дрожь, когда она вспомнила, как, сражаясь с нею бок о бок на Челсийском мосту, Иезекииль каменными рукавицами рвал Трубчатых волков в лоскуты.

«“Тепло”, – пробормотала она. – Испытал на собственной шкуре?»

Высунувшись из мешка, стеклянная рука выбрала из кучи разбухший оранжевый пластиковый пакет и передала девушке. Бет заглянула внутрь. Он оказался полон разных лампочек: елочных, цокольных, энергосберегающих. Девушка приподняла пакет, и он звякнул.

«Вот, что я вынес из твоих рассказов, – мигнул Свечник. – Нелегко, я тебе скажу. Большинство моих клиентов желают вспомнить человека, которого знали несколько жизней, а не просто пару недель. Тот парень, должно быть, производил впечатление».

Бет представила «того парня»: асфальтокожий, как и она, тощий, хоть ребра считай. Улыбающиеся серые глаза под припорошенной сажей и кирпичной пылью челкой.

«Производил», – пробормотала она.

«Запомни, – слова Свечника потемнели до более серьезного оттенка, – я ничего не обещаю. На самом деле эти огоньки – не его разум, как листание справочника – это не способ выучиться водить автобус.