— Я должна знать, что там у вас произошло больше полувека назад.

— Какое это сейчас имеет значение? — Она потерла великолепный свой лоб изящной рукой, словно отгоняла наваждение; и камень сверкнул огнями в свете лампы. — Он приснился мне за три дня до того, как все случилось, — начала она внезапно, сухим и отстраненным голосом. — Я шла по пустому городу, Голубому городу, в который я попадаю каждый свой сон. Я шла по изогнутому мостику с резными перилами, над рекой, закованной в каменные стены, и под мостом кружили огромные красно-золотые карпы. Навстречу мне — цыганка… Вот эта самая — красавица в золотисто-рыжей юбке. Я еще до сих пор помню, как звенели ее украшения. Три тяжелых золотых браслета на левой руке. — Тут Татьяна уставилась на бабушку огромными блестящими глазами, но та изумления внучки не заметила, погрузившись в воспоминания. — И она сказала мне: Нита, слушай, три дня спустя Влад придет с юга. А я хотела спросить: как с юга, ведь там уже немцы?

— В каком году это было? — тихо, чтобы не спугнуть рассказчицу, не сбить ее с мысли, спросила Тото.

— В сорок первом.

Нита налила себе ударную дозу коньяка и выпила легко, не морщась, как колодезную воду. Закурила новую сигарету.

— Через три дня он действительно пришел. Когда все наши солдаты пытались выйти из окружения и пробивались к своим, он убил немца, забрал его документы и вернулся назад. Он в совершенстве владел немецким и каким-то образом сумел обвести вокруг пальца всех, кого было нужно. Уж не знаю, как он выпытал у того офицера необходимые подробности. И знать не хочу. Он пришел с юга, в сверкающих сапогах, в безупречной черной с серебром форме и с черной повязкой на правом глазу. Я его даже не узнала сперва, думала, что меня пришли арестовывать, и только изумилась, за что мне такая особая честь. Он даже не сказал мне, где и когда его ранили. Для него это были такие мелочи. Он забрал меня из Киева и вывез далеко, в деревню, не важно в какую. И там я благополучно пережила оккупацию и встретила наших.

— А Влад?

— Ушел так же внезапно, как и появился. Ушел на войну, и я подозреваю — как бы кощунственно это ни звучало, — что там он находился в своей родной стихии. Вот это вот постоянное сверхчеловеческое напряжение было для него естественным и даже необходимым. Ему бы родиться во времена своего валахского кузена, там бы он развернулся…

— Иногда мне кажется, что никто не любил тебя так же сильно, как он, — вздохнула Татьяна. — И я просто диву даюсь, что ты оставила его.

— Я иногда и сама удивляюсь. Все в руце Божьей.

— В которого ты не веришь? — лукаво улыбнулась внучка. — Скажи, а кого ты любила больше — Влада или Лёсю?

Нита на секунду задумалась, и легкое облачко печали затуманило ее взгляд.

— Неверный вопрос. Это как про двоих сыновей спрашивать, кого больше любишь, старшего или младшего. С рождением сына рождается любовь. — Она пожала плечами, улыбнулась немного виновато. — Много лет казалось, что Лёсю, и я ни минуты не жалею, что вышла за него замуж, но иногда, особенно в последнее время, я просыпаюсь оттого, что мне пусто и больно внутри. И я с ужасом понимаю, что это боль и тоска не по твоему деду, а по Владу — безумному, хищному, жестокому, страстному. Единственному мужчине, который умел так любить и так ненавидеть.

— А сегодня что снилось?

— Опять тот же мостик, только горят фонари и юбку цыганки развевает сильный ветер. Облетает вишневый цвет, будто засыпает нас розовым снегом.