Открыв один из файлов, Татьяна заметно обрадовалась и крикнула:

— Ба! Тебя можно на минутку?

— Что-то интересное? — спросила Антонина Владимировна, появляясь на пороге с французской книгой в руке.

— Прочитай сама, — торжественно предложила внучка.

— Чужое письмо? — поморщилась Нита. — Моветон.

— Письмо на экране — как бы и не письмо, — успокоила ее Тото. — Я же не предлагаю тебе вскрывать конверт.

— Тоже верно, — согласилась дама. — Смотри, как компьютеры облегчают жизнь… — Она похлопала себя по карманам халата. — А где мои очки?

— Как обычно.

— А! — И Нита пощупала лоб. — Точно, как всегда. Забавный шрифт… Оо-оо, манифик, как сказали бы отправители сего послания. Поздравляю, поздравляю. Это успех. — Она наклонилась к внучке, обняла ее и расцеловала. — Персональная выставка в Париже — за такое событие просто необходимо распить бутылочку «Вдовы Клико». Я знала, что ее стоит придержать для особого случая.

— Ты дальше прочитала? — спросила Тото, с готовностью поднимаясь из-за стола. От предложения выпить любимого шампанского она могла отказаться только в том случае, если не расслышала вопроса. — Они пишут, что перевели деньги за проданные картины. Это кстати, а то мои подкожные запасы почти истощились.

— Будешь радовать Сашу? — как бы невзначай поинтересовалась Нита, когда они церемонно сдвинули бокалы.

— Радовать?! — даже испугалась Татьяна. — Ни в коем случае. Ни за какие коврижки. Во всяком случае до выставки. Ты представляешь, что с ним будет? Какой удар по его самолюбию! Он напрягается, чтобы устроить мне выставку в Доме профсоюзов, а тут Париж. Да его кондратий хватит, и мне придется катать его в инвалидной колясочке до скончания века. — Тут она спохватилась. — Нет, его усилия я и правда ценю…

— Но… — проницательно прищурилась бабушка. — Ведь существует какое-то «но».

— Целых два, — пробормотала внучка.

— Ты не упоминала ни о каких «но», — тихо, но настойчиво спросила Антонина Владимировна. — Что у вас там происходит?

Татьяна покрутила бокал, подняла его на свет и с нескрываемым удовольствием стала смотреть, как легко всплывают к поверхности сверкающие золотом пузырьки.

— Сама не понимаю. Только чувствую. Он изменился, не так уж сильно, чтобы уходить от него или поднимать панику, но достаточно для того, чтобы я больше не хотела провести с ним всю оставшуюся жизнь. Такие вещи обычно усугубляются, а не исчезают сами собой.

— Это верное наблюдение. А поговорить с ним ты не пробовала?

— О чем? — пожала плечами Тото. — О том, что в его шутках стали проскальзывать обидные для меня словечки? Так ведь это только для меня: остальным по-прежнему нравится. Что он не держит слова, но так, в мелочах, и объясняет свою необязательность чрезмерной занятостью: ведь он старается для нашего счастливого будущего — и упрекать его может только неблагодарный человек. Что он стремится руководить всем и каждым, а значит и мной в том числе, нимало не считаясь с тем, что я как тот колобок: и от бабушки ушел, и от дедушки ушел, и от кого угодно уйду, если меня начнут ущемлять в моих правах. О достоинстве? Но он его не оскорбляет. Прямо не оскорбляет. И даже извиняется время от времени. Только вот как ему объяснить, что дело не в обиде или капризах, а в невозможности допускать какие-то вещи в свой мир?

— Вот так и скажи.