— Матушка, матушка, подождите, — подергал он ее за рукав. — Я из Крестовоздвиженской церкви. Слышали? Не хотите ли заказать за здравие или за упокой?

Татьяна вздохнула и полезла в карман за мелочью.

Юродивый несколько мгновений разглядывал ее с ног до головы, а затем постановил:

— Енота у вас, матушка, чудесный, а вы печальная.

— Не печальная, — строго поправила она, — а задумчивая.

Но юродивый не слушал ее:

— Нельзя печалиться. И с судьбой в орлянку играть не следует — все в руце Божьей. Ходят за вами, — бормотал он, — ходят: одного хотят, другого, даже смерти желают. Глупые, что они могут? Боженька все видит. Вот впишите сами имена.

И она вполне серьезно написала за здравие Капитолины, Олимпиады, Марии и, подумав, Поли.

— Енота замечательный, — восхищался между тем чудак. — А подарите его мне, матушка. Вам-то он зачем?

— Нет. Не могу. Это мой неразменный кусочек счастья.

— Ну нет, так нет, — покладисто согласился юродивый, приподнимая бейсболку в прощальном поклоне. — Ничего не бойтесь, матушка, и никого не бойтесь. И ты, дружок, тоже.

Он странно улыбнулся и ушел, помахивая кулечком, в котором звенели монетки.

Наверное, не самое обычное дело — разговаривать по душам с игрушкой. Но Татьяне не с кем больше было поговорить в эту минуту или ни с кем другим и не хотелось. Кто-кто, а Поля точно сохранит доверенные ему секреты и никогда не выдаст их, намеренно или случайно. Он был такой теплый, желтый, как крупный и упитанный солнечный зайчик. И, глядя на него, хотелось улыбаться. Она и улыбалась, шепча ему в пуховое полосатое ухо:

— Когда-то давно, когда я была счастлива, в этом парке играл оркестр. Прямо в этой беседке.

Вот только что она оставалась одна, и вдруг трое молодых еще парней — один со скрипкой, другой с трубой, третий с баяном — возникли из ниоткуда: не видела Тото, когда и откуда они пришли. Они просто оказались в какой-то момент в беседке и стали играть основную тему из «Призрака оперы». Тоскливая пронзительная мелодия взметнулась в прозрачное небо вместе с лепестками яблони, которые подхватил и закружил холодный ветер, налетевший с Днепра. Звуки носились в воздухе, и, казалось, одно маленькое усилие — и их можно будет увидеть, как звезды днем на дне колодца.

Вышла из аллеи пожилая пара: она все еще красавица, он — слепой, в черных очках. Татьяна помнила их еще молодыми и влюбленными. Он всегда смотрел на нее с обожанием. Впрочем, он смотрел и сейчас, и Тото была почему-то уверена, что его незрячие глаза видят ее такой же молодой и красивой, даже сквозь темные стекла. Главного глазами не увидишь, зряче одно лишь сердце.

Женщина поискала, куда бы положить деньги, но парни, кажется, играли просто так — ничего перед ними на земле не лежало, монеты класть оказалось некуда.

— Ах, Поля, — сказала Татьяна, провожая долгим взглядом удаляющихся стариков. — Я действительно сошла с ума! Я хочу его видеть! Спросишь — кого? Нахального мальчишку из кафе!

* * *

Как бы завидовал милой Тото виденный нами вор. Дверь, с которой он ковырялся мучительно долго, она отперла своими ключами в течение нескольких секунд, на ощупь, даже не глядя на замки. А замков, надо заметить, было много.

Из мрака прихожей перед ней возникла сухонькая старушечья фигурка в шали и с аккуратно уложенными волосами. Длинная черная юбка, блузка с пышными рукавами, высокими манжетами и со множеством пуговок, обтянутых материей. Очки в тонкой золотой оправе, поднятые на лоб. Очаровательная картавость. Все это вместе звалось тетей Капой — для Татьяны и Капитолиной Болеславовной — для остальных.