— Спасибо, — холодно сказала Татьяна. — Я подумаю, что именно вы можете для меня сделать.

И повесила трубку.

— Кто это был? — спросил Андрей, отрываясь от телевизора.

— Да так, — ответила невеста.

* * *

В доме Владислава Витольдовича фон Аделунга все готовились к приезду Татьяны и завтрашнему обеду с той тщательностью, с какой обычно устраивают только встречи в верхах. Горничная протирала безделушки, охранники в который раз обходили сад в поисках некондиционной веточки или травинки, которая могла бы нарушить гармонию, Вадим с удовольствием помогал Бахтияру разбираться с винами, заодно набираясь всякой премудрости.

Сам Влад, взяв на колени Уинстона, беседовал, по обыкновению, с Нитой.

— Хороша, хороша у тебя внучка, — говорил он. — Вот если бы я вел себя так, как ты, то влюбился бы в нее и тряхнул стариной. Но я, дурак, люблю и ненавижу только тебя. Только тебя. Ей завтра будет хорошо тут. Я хочу, чтобы у нее были собственный дом, покой, уют. Условия для работы. Может, это и глупо. Но я так хочу. Она ведь не виновата в том, что ты наделала когда-то. Все талантливые художники нуждаются в меценатах. А я богат, знала бы ты, любимая, как я богат. Мне смешны твои жалкие сокровища — пара замечательных камней и три пожелтевших листка — и это все? Это ты называешь богатством? Я оставлю ей все. Она будет жить, как герцогиня, каковой и является по происхождению. Ах, как сильна в ней моя кровь! Наша кровь. Но уверен, что ты ей обо мне ничего не рассказывала. Я ведь прав, любимая? Я принял решение: тебе интересно? Я знаю, как отомщу тебе, — великодушием. И когда мы встретимся с тобой там, за гранью, выяснится, что только один из нас двоих не пощадил свою любовь.

В дверь осторожно постучали.

— Да, да! — закричал старик.

— Прошу прощения, — сказал Вадим. — Какие будут распоряжения на завтрашний день?

— Повторяю еще раз: никакой самодеятельности. Она может кому угодно сказать, куда едет, и нам эти осложнения ни к чему. Да и нет смысла уже, теперь все иначе. Словом, я хочу и требую, чтобы завтра все вели себя так, словно принимают апостола Павла. А для наших головорезов переведите — будто мадридский «Реал» в полном составе. Или за кого они там болеют?

Вадим невольно улыбнулся сравнению:

— Конечно, Владислав Витольдович, будет сделано.

— А я, представьте себе, волнуюсь, — пожаловался одноглазый. — Как перед первым свиданием. Чертовщина какая-то. Тут она вся в бабку. Та тоже умела так выстроить мизансцену, что все остальные могли разве едва дышать…

* * *

Бабченко работал всю ночь и угомонился только часам к шести утра. Потом еще долго ворочался в постели с боку на бок, пытаясь решить головоломку, которую ему подбросил майор, будь он неладен с его рыцарской честностью. Видишь ли, это не его секреты. А то Бабуин не догадывается, чьи они! И можно подумать, он чего-то о Тото не знает. Тут Павел призадумался: нет, ну чего-то он о ней не знает наверняка, но разве в этом соль?

Когда-то давно, еще в ранней молодости, когда все мы так скоры на обиду и необдуманные поступки, Татьяна подкупила его одним махом: простив ему не самое благовидное поведение (не со зла, по глупости!), она сказала: «Пашка, хоть ты и настоящий бабуин, но я же об этом и раньше знала; коль ты мне друг, приходится принимать тебя со всеми потрохами».

С тех пор прошло очень много лет, но Павел ничего не забыл. Ни своей глупости, ни того, что друзей нужно принимать такими, какие они есть, — со всеми потрохами.