Однако, этот кто-то, не дожидаясь ответа, преспокойно открыл дверь и вошел в мою комнату. Им оказался папа, живший в деревне.

Увидев папу, я с радостью подумал: а ведь в комнате сразу стало как-то светлее. В папе я увидел своего спасителя. И сказал бодрым голосом:

— Папа, я оказался в тяжелом положении.

Папа молча кивнул и, подвинув стул, сел — он был мрачен и смотрел в пол.

— Значит, ты всё знаешь, папа?

Папа снова молча кивнул, он сидел неподвижно — видимо, о чем-то неотступно думал. Я встревожился.

— Что же мне делать, папа?

Папа медленно поднял голову, посмотрел на меня и проговорил с расстановкой:

— Что это такое?

Мука на сковороде сгорела дочерна, и от нее шел дым. Я поспешно выключил плиту.

— Мой завтрак.

Папе, видимо, было совершенно безразлично, что я собираюсь есть поджаренную муку, и он, даже не кивнув в ответ, сказал вдруг очень странную вещь:

— Как ты думаешь, где ты сейчас?

— В своей комнате.

Папа продолжал:

— Сколько будет три плюс пять?

Я хотел тут же ответить: «Восемь», но внезапно передумал и посмотрел на папу. Я подумал, что у него, наверное, есть серьезная причина спрашивать меня о столь очевидной истине.

— Неужели ты не знаешь, сколько будет три плюс пять? — Между бровями папы пролегла глубокая складка. Я изо всех сил старался понять, что он от меня хочет. Мысленно возвратился к тому, что произошло за прошедшие два дня: с множеством гораздо более удивительных вещей, чем если бы три плюс пять равнялось десяти, я столкнулся настолько просто и естественно, что мне показалось: а не наоборот ли, не будет ли выглядеть странным столь обычное 3 + 5 = 8?

— Так и не знаешь? — снова спросил папа.

Моя мысль вяло растеклась, как клей в воде. Я ответил поспешно:

— Восемь. — Но, считая, что этого недостаточно, тут же добавил: — Но вполне возможно, и десять. В общем, все равно.

Глаза папы сверкнули:

— Ты в самом деле думаешь, все равно?

Теперь я совсем запутался и не знал, что ответить. Не понимая истинных намерений папы, я удивился, почему он так раздражен. Папа уныло опустил голову и снова уставился в пол. В этом было такое неприкрытое позерство, что мне стало противно.

— Что ты думаешь, папа, о случившемся со мной?

— Думаю, что это большое несчастье, — невыразительно ответил папа, не поднимая головы.

— Что же мне делать?

— Наблюдать за происходящим — ничего другого не остается.

Через некоторое время он решительно поднялся и заявил:

— Мне пора уходить.

Я удивился, подумав, каким он стал капризным.

— Как же так? Ты ведь только что пришел.

Папа покачал головой и направился к двери.

— Мне так хотелось посоветоваться с тобой.

— Я тоже предполагал сделать для тебя все, что в моих силах.

Не оборачиваясь, он взялся за ручку двери.

— Папа! — закричал я непроизвольно громко. — Папа, я не знаю, что мне делать. Я действительно хотел посоветоваться с тобой обо всем. Может быть, стоит дать в газету объявление об утере имени?..

Разумеется, у меня и в мыслях такого не было. Я сказал первую попавшуюся ложь, которая пришла мне на ум, чтобы заставить папу остаться. Как ни странно, моя выдумка имела успех — он поспешно обернулся:

— Ты в самом деле собираешься это сделать?

— Не знаю, это всего лишь один из моих планов. Глупый, конечно.

— Да, глупый. Но почему глупый, как ты думаешь? — Между бровями папы снова пролегла вопросительная морщина.

— Наверное, потому, что, поскольку утерявший не имеет имени, он не может дать такое объявление.