Я присела на подножку автомобиля и, расслабившись, всецело отдалась во власть вечернего умиротворения. Немного погодя парень отложил в сторону кисть и, достав из кармана пачку сигарет, предложил одну мне, а другую взял сам. Когда он закуривал, я увидела, что художник отнюдь не парень, ему было, должно быть, уже за тридцать. Однако он был бесспорно привлекателен, и мое общество его явно забавляло.

— Полагаю, вы из этих… из дачников? — заметил он, внимательно меня разглядывая. — Весну и осень проводите в Нью-Йорке, летом скучаете тут, а на зиму перебираетесь на Палм-Бич. Угадал?

Почему-то я разозлилась.

— Уже нет, — отрывисто бросила я.

— Вот те на! Только не говорите мне, что депрессия поразила и этот островок. Ведь тогда моему бизнесу придется худо, а?

— Откуда мне знать? А что у вас за бизнес? — полюбопытствовала я.

Похоже, я здорово его задела— вид у него вдруг сделался обиженный.

— Ну вот! — воскликнул он. — А с какой стати, думаете, я часами просиживаю на этой мерзкой табуретке и малюю эти поганые акварели? Потому что нахожу в этом удовольствие?

— Вообще-то я именно так и подумала, — кротко ответила я.

Он улыбнулся.

— Извините. Видите ли, человеческое существо нуждается в пище. Хотя это не совсем так, — поспешно добавил он. — Мне это доставляет удовольствие, к тому же большинство людей совсем не разбираются в живописи. Лично я не разбираюсь, — признался он в порыве откровения.

Человек этот заинтересовал меня. Он был даже крупнее, чем показался мне вначале, — широкоплечий, с длинными мускулистыми кистями рук. Но почему-то я подумала, что он, вероятно, болен. Лицо его, когда он сдернул с головы шляпу, оказалось довольно бледным, свитер просто болтался мешком. Но держался он бодро, даже весело. Выяснилось, что он остановился в кемпинге на Сосновой горке, неподалеку отсюда, и живет— что меня здорово удивило— в фургоне.

— Никогда не пробовали? — поинтересовался он. — Это довольно забавно, если приспособиться, и тут есть свои преимущества. Ни тебе налогов, ни постоянного местожительства и никаких соседей, цыплята которых забредают к вам в сад. И навалом демократии, только вам это, возможно, не понравилось бы. А в целом, знаете ли, весьма недурно.

В конце концов я узнала, что он действительно не совсем здоров и ему рекомендовали свежий воздух. Вот он и путешествует, а заодно и рисует.

— Весьма дрянные картинки, но я и не говорю, что они хороши.

Набравшись смелости, я спросила, нельзя ли мне купить у него картину с Гагарьим озером, когда он ее закончит?

— Мне она действительно нравится, — сказала я. — Это совсем не…

— Не благотворительность, — закончил он за меня, улыбаясь. — Что ж, вообще-то я и сам на это надеялся. Она, конечно, неважная, но это лучшее из того, что я до сих пор создал. И мне бы хотелось, чтобы она осталась у вас. Если вы назовете мне свое имя…

Что я и сделала, и мне показалось, что он бросил на меня быстрый взгляд. Однако записал все с самым невозмутимым видом.

— Постойте, — проговорил он. — Кажется, мне знаком ваш дом. Такой большой, выстроен на дамбе, не так ли?

— Ну да.

— И вы живете там совсем одна?

— Вообще-то да. Но сейчас у меня гостья.

Он снова метнул на меня быстрый взгляд, но ничего не сказал. Немного погодя— признаться, с некоторой неохотой— я стала собираться домой.

Художник помог мне усесться в машину, и у меня вдруг возникло странное чувство, будто он хочет что-то сказать.