|
Ему показалось, что за ночь он постарел на добрых пятьдесят лет. Огастин, проведший ночь на открытом воздухе, был в еще худшем состоянии. Он двигался, как Железный дровосек, простоявший неделю под дождем, — неловкими, судорожными рывками. Чтобы вернуть чувствительность пальцам ног, ему пришлось несколько раз пнуть скалу. Но он не жаловался. — Нужно осмотреть ваши ноги, — сказал Хью. — И что дальше? — не без иронии осведомился Огастин. Хью понравился его стоицизм. Сейчас было не самое подходящее время для того, чтобы заниматься последствиями переохлаждения. Если же Огастин отморозил ноги, то от разувания следовало ожидать одного лишь вреда. — Еще несколько часов, — пообещал ему Хью. Любое самое незначительное действие требовало усилий. Карабины цеплялись за просторную одежду, защемляли пальцы перчаток. Веревки, даже очищенные от ледяного панциря, оставались жесткими и неудобными в обращении. Завязать такую веревку было так же трудно, как и стальной канат. — Ну что, мы готовы? — спросил Хью. — Подождите. — Огастин снял шлем. — Вот. В такой день шлем оказался бы совсем нелишним, особенно на вертикальной стене, уходящей вверх от глаза. — Не снимайте его, — посоветовал Хью. — Он вам пригодится. Огастин сунул каску в руки Хью. Этот поступок означал нечто большее, чем просто предоставление напарнику дополнительного средства защиты. Это была дань. И Хью был за нее благодарен. — Я верну его вам, — сказал он. Он заглянул в палатку. Кьюба, кажется, снова крепко уснула. Вскоре ей потребуются все ее силы. Ну а сейчас она, по крайней мере, не шептала Огастину колдовских заклинаний. Ощущение нормы возвратилось, хотя бы в той степени, какую можно ожидать получить от мира, наглухо скованного льдом. Хью не собирался выпендриваться со свободным лазанием. Даже в тех местах, где скалу не покрывала ледяная корка или не текла вода, камни были весьма ненадежными. Для его скальных туфель здесь было слишком мало зацепок, а разуваться и лезть босиком было равносильно самоубийству. Кроме того, здесь ему не требовалось танцевать с недостижимыми троянками. Это был побег, и ничего больше. Он выбрал полудюймовый широкий крюк, приложил к малозаметной трещине и вколотил по шейку. Зацепить веревку за ушко… проверить пальцами замок… встать в стремена. Его шлем звучно стукнулся о потолок. Хью согнул шею и приступил к поиску места, чтобы вбить следующий крюк. Он не видел здесь хороших, надежных трещин, вдоль которых можно было бы продвигаться, перед ним были лишь не вызывающие доверия щербины, куда можно было вбить крюк разве что на дюйм или кое-как ввернуть кончик винтового крюка и, уповая только на Бога, переползать от одной неверной опоры к следующей. Тут не разбежишься. Снаружи пропел еще один огромный ледяной лист. Воздушная волна коснулась его лица. Потом лед с грохотом разбился у подножия, на полмили ниже того места, где они находились. Хью вновь сосредоточился на девственной скале, по которой ему предстояло ползти вверх. Ползая, словно муха, вверх ногами по потолку, он, по сути дела, шел в небе, держась лишь за железные гвозди, жалкие куски веревок и металлическую дребедень, сделанную из отходов, получающихся при строительстве самолетов. В его движениях не было и тени изящества. Вися вниз спиной, держась за потолок лишь одной рукой или ногой, он выискивал хоть какие-то пригодные зацепки и выбирал положение тела, которое позволило бы воспользоваться находками. Иногда приходилось пробовать две, три, а то и четыре зацепки и по несколько поз к каждой из них. Не обходилось и без ошибок. |
