|
Узнав, что Хью занимался альпинизмом, один геолог совершенно серьезно просил его помочь в исследовании горы Арарат в Турции, где, по его убеждению, возле самой вершины должен был находиться вмерзший в лед ковчег. Кое-кто из нефтяников вел точно такую же жизнь, как и пустынные отшельники, пребывая в постоянном передвижении по пескам на своих джипах; они жевали кат, курили гашиш, употребляли мескаль, впадали в транс, сопровождавшийся видениями. Они были теми самыми прорицателями, благодаря которым Тигр Тони[4] не знал недостатка в нефти. Хью повидал разные виды. Он знал себя. И не был склонен отрицать суеверия. Его профессиональный рост в геологии — от любителя, отыскивающего и разбивающего жеоды в поисках красивых кристаллов, до известного ученого с лицензией, позволяющей ему бродить по всем закоулкам планеты, — позволил ему сделаться скорее язычником, нежели прагматичным американцем. Совершая восхождения в Гималаях, он имел дело с сельскими жителями, верившими в чудовищ, в богинь, восседающих на высочайших пиках, и в поток сознания. Он никогда не говорил о таких вещах. Но видел проявления жизненных сил повсюду, причем не только в людях, ящерицах и жуках, но и в деревьях, камнях, кристаллах соли и льда. При этом он полагал в глубине души, что для человека все это не имело никакого значения. Это просто было. — Можешь идти, — пробормотал он, обращаясь к душе девушки. — Мы об этом позаботимся. — Об этом. Об останках. Деревья успокоились. Готово. Он закончил возню с брезентом и отступил на несколько шагов, чтобы запомнить точное место. Ему предстояло спуститься и поставить в известность рейнджеров. Он хотел отдохнуть и принять горячий душ. И убраться подальше. Ему нужно было на несколько часов удалиться от Эль-Кэпа и того, что с ним связано. Поскольку, если даже отвлечься от случившегося, именно такими были их с Льюисом планы на утро. Но чем старательнее он запоминал ориентиры, тем больше ему казалось, что лес ставит у него на пути преграды из деревьев, пожелтевших кустов толокнянки и рододендрона, переплетенных лозами дикого винограда. Это было странно. Даже в сердцевине Руб-эль-Хали, великой аравийской пустыни, всегда можно было тем или иным способом точно определить свое местоположение. Внезапно ему показалось, что он заблудился. Смерть, ее ужасающая внезапность, подействовали на него сильнее, чем он думал. Перед восхождением это было совсем нехорошо. Ну, Гласс, соберись. Нужно идти. Граница освещенного участка на громоздившейся рядом стене поднялась заметно выше. Земля продолжала вращаться. Окинув взглядом склон, он не заметил следа от своего собственного продвижения. Тогда он поглядел на часы: зная время, он мог определить долготу; хоть какая-то привязка на местности для этой никем не посещаемой полянки. Снова потянуло ветерком. Плечи и спина его рубашки насквозь промокли от пота. Холод набросился на него, как выскочивший из засады хищник. Пока он доставал из рюкзака свитер, его вдруг осенило. Пришла даже не мысль — ощущение. Там, высоко на стене, после стольких дней, проведенных под лучами солнца, она должна была испытывать жажду. Он положил возле камня, рядом с головой девушки, бутылку воды с этикеткой «Клорокс». Словно принес жертву. Пусть рейнджеры думают что хотят. 3 Спускаясь, он должен был следить за тем, чтобы не ускорять шаг сверх меры. Торопиться было некуда. Она была мертва. Бросившись бежать, он только изувечит колени. И все же он хотел уйти поскорее. Кстати, ничего похожего на отчаяние. Лишь естественное желание оставить смерть как можно дальше за спиной. Не впервой. В его памяти всплыла пустыня, красная пустыня в далекой стране, барханы, освещенные закатом. |
