Монк, казалось, с трудом сохранял свою невозмутимость.

— Передал ее? — тихо переспросил он.

— Видимо, Кольт наблюдал, как они делали это с ней. — Мария уставилась в подол юбки. — Лаура Чейз вспоминает, что видела его как в тумане — он сидел в кресле у кровати, потягивая мартини, в то время как его друзья по очереди занимались ею.

Некоторое время Монк молчал.

— Я не понимаю, — наконец вымолвил он. — Как может погибшая что-то «вспоминать»?

Мария поймала себя на том, что смотрит на магнитофон.

— У Ренсома была кассета с записью рассказа Лауры Чейз. Ее рассказ психотерапевту. — Она снова помедлила. — Марк Ренсом и приглашал меня к себе, чтобы дать послушать ее.

Впервые у инспектора изменилась интонация голоса:

— Вы говорили, что она вспоминала…

— Это на кассете.

Монк зачарованно наблюдал за работой магнитофона, как будто впервые видя его. Мария поняла, что он думает о той записи: хрипловатый голос знаменитой актрисы, рассказывающий, как надругался над ней сенатор от Калифорнии — тот, кого миллионы людей хотели видеть президентом и о чьей гибели в авиационной катастрофе до сих пор скорбели многие. Человек, сын которого намеревался теперь стать губернатором.

— Подобной записью, — мягко заметил Монк, — вы можете причинить людям боль и нанести моральный ущерб.

Слова были отзвуком его чувств, напоминавшим, что жизнь Монка протекает вне этой комнаты и что некий образ Джеймса Кольта, конечно же, часть этой жизни. И у Марии было свое представление об образе этого человека: Джеймс Кольт шагает в колонне сезонных рабочих; выступает в сенате с пламенной речью о трагедии Вьетнама, о бессмысленности военных потерь; требует от студентов, чтобы они не отказывались от «борьбы против войны, считая ее менее важной, чем борьба за их собственные интересы». Глядя на Монка, Мария вспомнила, что Джеймс Кольт отводил особое место неграм: он был последним претендентом на пост президента, который всерьез говорил о социальной справедливости. Не только семейство Джеймса Кольта, многие люди были бы оскорблены кассетой Ренсома, пусти ее кто-нибудь в оборот.

— Да. — Она подняла глаза. — Подобные кассеты способны причинить людям боль.

Инспектор как-то притих в своем кресле; что-то с ним произошло, подумала Мария, он кажется более усталым, чем раньше.

— Ренсом говорил, как он достал кассету? — наконец спросил он.

— Он купил ее. — Мария уловила раздражение в собственном голосе. — У дочери доктора Стайнгардта. Ей нужны были деньги.

— Доктор Стайнгардт?

— Психотерапевт. Он умер.

— Но разве на этот счет нет правил? В случае, когда речь идет о пациентах психиатров, есть особые положения.

Мария снова пожала плечами.

— И Лаура Чейз, и Стайнгардт мертвы. Кто остался? Лишь дочь Стайнгардта и… — И Ренсом, хотела она сказать.

— С вами все в порядке?

— Да. — Она поймала себя на том, что провела кончиками пальцев по глазам. — Просто я смотрела на него в тот момент.

— На кого?

— На Ренсома. Когда он умирал, он очень пристально смотрел на меня.

— До этого мы дойдем, — сказал Монк. — В свое время.

Она услышала тихий, тише его голоса, шелест магнитофона.

— Давайте сейчас. Я устала.

— К этому надо подойти.

Она открыла глаза:

— Можно воды?

— Конечно.

Он встал, вышел, вернулся с пластмассовой чашкой холодной воды.