— Что ты хочешь от меня?

Ее лицо в профиль — она улыбалась черной воде.

— Свадьбы, конечно. Домик на ранчо, где-нибудь на Потомаке.

Он молча ждал, пока ее улыбка не погасла.

— Ничего, — выдохнула она. — Просто хотела, чтобы ты знал. Чтобы в будущем ты сделал все, что нужно.

— В будущем? — повторил он. — Из твоей логики следует: время ты выбрала совсем не случайно.

— Думай, как хочешь. — Мария не отрывала взгляда от воды. — Это зависит от того, какое значение ты придаешь тем или иным вещам. Единственное, в чем я уверена: у меня скоро будет ребенок.

Пэйджит прищурился.

— И в том, — добавил он, — что завтра ты даешь показания в сенате.

— Разумеется. — Она по-прежнему не смотрела на него. — Не думаю, что в этом своеобразном мужском клубе дают освобождение матерям-одиночкам.

Пэйджит осознал вдруг, что прямо перед ними, где-то там, вдали, скрытый ночной мглой и безлистными деревьями, Белый дом.

— Тогда нам лучше идти.

Мария повернулась к нему, всматриваясь в его лицо.

— Да, — ответила она. — Нам лучше идти.

Ее «фольксваген» был припаркован в тени полукольца деревьев. Пэйджит провожал ее до машины, держа руки в карманах. Потом наблюдал, как она открывает дверцу.

Скользнув на сиденье, она взглянула на него снизу вверх:

— Ночь впереди еще долгая. Для меня, по крайней мере.

Он смотрел на задние огни ее машины, пока они не исчезли.

На следующее утро в зале заседаний Мария выглядела как обычно, будто ничего не произошло.

Оставив своего законника, она прошла к Пэйджиту в конец зала. То, как она держалась, свидетельствовало о самообладании и ясности духа. Пэйджит был уверен: никто, кроме него, не заметил следов бессонной ночи у нее под глазами. Репортеры и фотографы занимали позиции, сенаторы и их штат толпились у деревянной скамьи на возвышении, никто не обратил внимания на Пэйджита и Марию.

— Ты будешь смотреть? — прошептала она. Пэйджит кивнул, бросил беглый взгляд вокруг.

— Ты же прекрасно понимаешь, — тихо ответил он, — какое все это имеет значение.

Мария придвинулась ближе, глядя на него снизу.

— Моя жизнь все равно уже изменилась, — ровно, спокойно произнесла она. — И не из-за Ласко.

И, повернувшись, пошла к местам свидетелей.

Карло в библиотеке смотрел телевизор. На экране были они.

В комнате было темно; Пэйджит и Мария цветными изображениями выходили из стеклянной двери Дворца правосудия, как будто материализовались из пустоты. Впившись в них глазами, Карло не оглянулся, не проронил ни слова.

Пэйджит коснулся его плеча:

— Извини. Не было времени рассказать тебе.

Карло поднял руку, призывая к тишине.

На экране Пэйджит и Мария были окружены репортерами, камерами, полицейскими. Камера сделала наезд, показав лицо Марии крупным планом; в этот момент, как бы инстинктивным движением отпрянув назад, Мария прислонилась к его плечу и посмотрела в объектив. В ее глазах были боль и покорность судьбе, обида и неуверенность.

Это было превосходно, оценил Пэйджит. Но с этой стороны, по крайней мере, Мария более не удивляла его.

Еще пятнадцать лет назад он понял, что ее лицо создано для экрана.

Сменился кадр, появилось изображение: тот самый момент — да, именно таким он запечатлелся в памяти Пэйджита.

Черноволосая женщина лет тридцати наклонилась к микрофону, готовясь говорить, и спокойно смотрела в сенаторский ряд, взиравший на нее со своей высоты.