— И как ты оказался один в пустыне, ты, подлец с языком змеи? — спросила Акила.

— Я как раз к этому подхожу! Не надо быть такой нетерпеливой! Прелесть рассказа в том, как неторопливо он разворачивается, а не в том, чтобы сведения хлынули, как вода из акведука.

— Странно, — вслух подумал Конан, — каких только людей не встретишь среди ночи в пустыне.

— Несколько лет назад я бежал из стигийского плена и направился в Кешан. Там мои торговые дела процветали, и со временем я стал владельцем собственного каравана. У меня были лучшие верблюды, и я каждый год ходил из Барубы в Пунт, оттуда в Кутхемес и Замбулу и оттуда назад.

— И чем ты торговал? — поинтересовался Конан.

— Обычные товары: слоновая кость, перья, меха, жемчуг, который приходит с западного берега через Куш и Дарфар, рабы и прочее. На обратном пути я часто вез специи, восточный шелк, который лучше стигийского шелка, драгоценности, рабов другого цвета кожи, и их я обычно менял в Стигии на местные товары и прекрасное шемитское стекло перед тем как вернуться в Барубу, где у меня несколько жен и около дюжины детей.

— На товары, которые ты назвал, в Стигии назначается высокая пошлина, особенно на шелк, — заметил Конан. — Ты обходил таможню?

Амрам пожал плечами.

— Не считаю нужным причинять властям лишнее беспокойство. Я умею ее обходить.

— Так ты контрабандист! — сказала Акила.

— А какой уважающий себя караванщик не занимается контрабандой? — спросил Амрам с истинным удивлением в голосе.

Конан рассмеялся.

— Да, это правда! Ладно, ты поведал нам радостную часть своей истории, и я думаю, что она правдива меньше чем наполовину. Расскажи нам теперь грустную часть.

Амрам драматично вздохнул.

— Для караванной торговли настали трудные времена. На юге много верблюдов умерли от какой-то неизвестной болезни. К северу старые колодцы пересохли, и в результате кочевники сделались еще более хищными. Я не мог ни набрать достаточно товара для приличного каравана, ни нанять опытных погонщиков, чтобы вести хотя бы тех животных, что у меня остались. Итак, увы, я совершил глупость.

Он сделал поистине скорбный вздох.

— Что за глупость? — спросил Конан, из опыта зная, что надо задать вопрос рассказчику. Таков обычай рассказывать в южных землях.

— Я принял заказ у незнакомца, не знавшего пустыни, у сумасшедшего, занятого дурацким поиском.

Конан почувствовал, как по затылку у него забегали мурашки, посмотрел на Акилу и увидел, что она тоже на него смотрит.

— Что это был за поиск?

— Я находился тогда в Кутхемесе, у меня оставалось восемь верблюдов, к тому же здоровье одного из них вызывало тревогу. Работники мои бежали в надежде найти более обещающее занятие. Тогда он мне и подвернулся. Он сказал, что зовут его Фираги и что он хочет нанять караван, который доставил бы его в глубь пустыни. Все остальные караванщики, к которым он обращался, отказывались его слушать, но я не мог выбирать. Я был в отчаянии,

— Опиши его, — сказал Конан.

— Высокий, худой человек, очень хорошо одетый. По внешности я не мог определить, из какой он страны, и акцент его был необычен. Я думаю, что он откуда-то из Иранистана. Он немного походил на ученого, но я не хочу сказать, что он книжный червь, представления не имеющий о реальном мире. Он был гордым и воинственным, как некоторые стигийские жрецы.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — заверил его Конан. — Продолжай.

— Он сказал, что заплатит за наем работников и покупку провизии.