Изменить размер шрифта - +
Теперь женщина начинала сомневаться в правоте Укагира – и своей. Впрочем, с матери-то что взять! Разве может она рассуждать здраво, когда речь идет о ее ребенке? Другое дело – старый шаман. Он должен был увидеть в этой болезненной девочке нечто, дающее Чахе надежду. Но какая страшная, какая бесполезная судьба оказалась уготована девочке! Не было в ее короткой жизни ни одного дня, когда она бы не хворала, когда была бы весела и беззаботна, как все другие дети. А вот теперь она угасает, точно лампа, в которой кончается масло.

    Словно прочитав мысли матери, Чаха вдруг открыла глаза и произнесла:

    Гаснет, гаснет в доме

    Маленький светильник.

    Прошу, не надо

    В последний раз

    Масло в него подливать.

    Мать вздрогнула всем телом:

    – Что ты говоришь, Чаха?

    – Мне приснилось эти слова… Это чьи-то стихи?

    – Не знаю. Спи, моя бедная девочка…

    Чаху даже не пытались просватать. Кто прельстится больной женой, вечно печальной и одинокой? Вряд ли она когда-нибудь сумеет родить ребенка. Да и с работой она управлялась плохо. Слабенькая. Вот горе-горюшко…

    ***

    На глазах у Алахи и Салиха шаманка разложила большой костер. Работала в одиночку, никого к своему делу не подпуская. По правде сказать, она и внимания на племянницу с ее пленником не обращала. Настанет и для них черед, а пока она занималась только огнем.

    Шаманское пламя – не такое, как, скажем, очажное или странническое, что запаливают, располагаясь на ночлег, одинокие коломыки, бороздящие пространства Вечной Степи. Хоть и говорит пословица, что ни один огонь без доброго слова не загорается – все же к костру Чахи это имело куда больше отношения, нежели к какому иному.

    Вот и складывала ветки и сушеный навоз, сноровисто и ловко, да постоянно что-то при этом приговаривала. То вдруг принималась напевать монотонно – тянула сквозь зубы одну ноту, точно жильную нитку, приготовленную для шитья войлочных сапог. То замолкала посреди пения и останавливалась – как будто прислушивалась к чему-то. Ни Салих, ни Алаха никаких звуков не слышали – ни голосов, ни чириканья птиц, ни звериного рева, хотя Чаха то и дело принималась передразнивать тех, кто ей невидимо и неслышимо отвечал.

    – С кем она разговаривает? – тихо спросил Салих.

    Алаха прошептала:

    – Итуген призывает духов, которые помогают ей шаманить…

    – А почему мы ничего не слышим?

    …Нет, Салих, конечно, знал, что степные шаманы заключают союз с духами и те являются на призывания человека и помогают ему. Знал он и то, что духи бывают коварны: иной раз могут и навредить, если не держать их в узде. Но прежде никогда не видел шаманов и не имел с ними дела. И уж чего он никак не мог понять – это почему же духов, коли они явились на зов и готовы приступить к таинственной работе камлания, не видно и не слышно?

    Алаха шепотом сказала:

    – Моя досточтимая тетка – великая шаманка. Ты что, усомнился в этом?

    Салих покачал головой.

    – Я слишком мало знаю, чтобы усомняться в чем-либо, госпожа…

    – И не усомняйся! – вскинула голову девочка. Тряхнула косичками. На шелковом платке зазвенели золотые монеты. – Конечно, есть такие шаманки – их называют ФОЛБИН – которые умеют так призвать духов, чтобы их могли видеть и слышать со стороны.

Быстрый переход