|
25 июня 1922
«В пустынной храмине…»
В пустынной хрáмине Троилась — ладаном. Зерном и пламенем На темя падала…
В ночные клёкоты Вступала — ровнею. — Я буду крохотной Твоей жаровнею:
Домашней утварью: Тоску раскуривать, Ночную скуку гнать, Земные руки греть!
С груди безжалостной Богов — пусть сброшена! Любовь досталась мне Любáя: бóльшая!
С такими путами! С такими льготами! Пол-жизни? — Всю тебе! По-локоть? — Вóт она!
За то, что требуешь, За то, что мучаешь, За то, что бедные Земные руки есть…
Тщета! — Не выверишь По амфибрахиям! В груди пошире лишь Глаза распахивай,
Гляди: не Логосом Пришла, не Вечностью: Пустоголовостью Твоей щебечущей
К груди… — Не властвовать! Без слов и нá слово — Любить… Распластаннейшей В мире — ласточкой!
Берлин, 26 июня 1922
«Ночного гостя не застанешь…»
Ночного гостя не застанешь… Спи и проспи навек В испытаннейшем из пристанищ Сей невозможный свет.
Но если — не сочти, что дразнит Слух! — любящая — чуть Отклонится, но если нáвзрыд Ночь и кифарой — грудь…
То мой любовник лавролобый Поворотил коней С ристалища. То ревность Бога К любимице своей.
2 июля 1922
«И скажешь ты…»
И скажешь ты: Не та ль, Не ты, Что сквозь персты: Листы, цветы —
В пески… Из устных Вер — индус, Что нашу грусть — В листы, И груз — в цветы Всего за только всхруст Руки В руке: Игру. Индус, а может Златоуст Вер — без навек, И без корней Верб, И навек — без дней…
(Бедней Тебя!) И вот Об ней, Об ней одной.
3 июля 1922
«Неподражаемо лжет жизнь…»
Неподражаемо лжет жизнь: Сверх ожидания, сверх лжи… Но по дрожанию всех жил Можешь узнать: жизнь!
Словно во ржи лежишь: звон, синь… (Что ж, что во лжи лежишь!) — жар, вал… Бормот — сквозь жимолость — ста жил… Радуйся же! — Звал!
И не кори меня, друг, столь Заворожимы у нас, тел, Души — что вот уже: лбом в сон. Ибо — зачем пел?
В белую книгу твоих тишизн, В дикую глину твоих «да» — Тихо склоняю облом лба: Ибо ладонь — жизнь.
8 июля 1922
«Думалось: будут легки…»
Думалось: будут легки Дни — и бестрепетна смежность Рук. — Взмахом руки, Друг, остановимте нежность. |
