И вот, уж века два тому иль боле,

         Волшебною мечтой ограждена,

         В своей цветущей опочив юдоле,

         На волю неба предалась она.

         Но небо здесь к земле так благосклонно!..

         И много лет и теплых южных зим

         Провеяло над нею полусонно,

         Не тронувши ее крылом своим.

         По-прежнему в углу фонтан лепечет,

         Под потолком гуляет ветерок,

         И ласточка влетает и щебечет…

         И спит она… и сон ее глубок!..

         И мы вошли… Все было так спокойно!

         Так все от века мирно и темно!..

         Фонтан журчал… Недвижимо и стройно

         Соседний кипарис глядел в окно.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Вдруг все смутилось: судорожный трепет

         По ветвям кипарисным пробежал, —

         Фонтан замолк – и некий чудный лепет,

         Как бы сквозь сон, невнятно прошептал.

         Что это, друг? Иль злая жизнь недаром,

         Та жизнь, – увы! – что в нас тогда текла,

         Та злая жизнь, с ее мятежным жаром,

         Через порог заветный перешла?

    Декабрь 1837

«Давно ль, давно ль, о Юг блаженный…»

         Давно ль, давно ль, о Юг блаженный,

         Я зрел тебя лицом к лицу —

          И ты, как бог разоблаченный,

         Доступен был мне, пришлецу?..

         Давно ль – хотя без восхищенья,

         Но новых чувств недаром полн —

         И я заслушивался пенья

         Великих Средиземных волн!

         И песнь их, как во время оно,

         Полна гармонии была,

         Когда из их родного лона

         Киприда светлая всплыла…

         Они все те же и поныне —

         Все так же блещут и звучат,

         По их лазоревой равнине

         Святые призраки скользят.