Изменить размер шрифта - +
Тем более -- при ходьбе.
     И если вы -- пилигрим, вы знаете, что судьбе
     угодней, чтоб человек себя полагал слугою
     оставшегося за спиной, чем гравия под ногою

     и марева впереди. Марево впереди
     представляется будущим и говорит "иди
     ко мне". Но по мере вашего к мареву приближенья
     оно обретает, редея, знакомое выраженье

     прошлого: те же склоны, те же пучки травы.
     Поэтому я обут". "Но так и возникли вы, --
     не соглашается с ним пилигрим. -- Забавно,
     что вы так выражаетесь. Ибо совсем недавно

     вы были лишь точкой в мареве, потом разрослись в пятно".
     "Ах, мы всего лишь два прошлых. Два прошлых дают одно
     настоящее. И это, замечу, в лучшем
     случае. В худшем -- мы не получим

     даже и этого. В худшем случае, карандаш
     или игла художника изобразят пейзаж
     без нас. Очарованный дымкой, далью,
     глаз художника вправе вообще пренебречь деталью

     -- то есть моим и вашим существованьем. Мы --
     то, в чем пейзаж не нуждается как в пирогах кумы.
     Ни в настоящем, ни в будущем. Тем более -- в их гибриде.
     Видите ли, пейзаж есть прошлое в чистом виде,

     лишившееся обладателя. Когда оно -- просто цвет
     вещи на расстояньи; ее ответ
     на привычку пространства распоряжаться телом
     по-своему. И поэтому прошлое может быть черно-белым,

     коричневым, темно-зеленым. Вот почему порой
     художник оказывается заворожен горой
     или, скажем, развалинами. И надо отдать Джованни
     должное, ибо Джованни внимателен к мелкой рвани

     вроде нас, созерцая то Альпы, то древний Рим".
     "Вы, значит, возникли из прошлого?" -- волнуется пилигрим.
     Но собеседник умолк, разглядывая устало
     собачку, которая все-таки что-то себе достала

     поужинать в груде мусора и вот-вот
     взвизгнет от счастья, что и она живет.
     "Да нет, -- наконец он роняет. -- Мы здесь просто так, гуляем".
     И тут пейзаж оглашается заливистым сучьим лаем.

             1993 -- 1995


С натуры

           Джироламо Марчелло

     Солнце садится, и бар на углу закрылся.

     Фонари загораются, точно глаза актриса
     окаймляет лиловой краской для красоты и жути.

     И головная боль опускается на парашюте
     в затылок врага в мостовой шинели.

     И голуби на фронтоне дворца Минелли
     ебутся в последних лучах заката,

     не обращая внимания, как когда-то
     наши предки угрюмые в допотопных
     обстоятельствах, на себе подобных.
Быстрый переход