А он был гол. Они не только выдернули ему все зубы в поисках спрятанных ядов, но и разумеется, забрали его пряжку. Он надеялся, что они начнут экспериментировать с пряжкой — это означало бы верную смерть для всех — но они, очевидно, оказались умнее. Что касается зубов, они вырастут, если он не погибнет, в этом одно из немногих положительных свойств преобразующей сыворотки, но пока что его голые десны невыносимо ныли.

Они не заметили противоядия, находившегося в крошечной гелевой капсуле в мочке левого уха и замаскированного под сальную кисту — левого, потому что к этой стороне обычно относятся небрежно, как будто она всего лишь зеркальное изображение правой стороны человека, производящего досмотр — и это немного успокаивало. Уже через несколько дней гель растворится, Саймон лишится своих многочисленных ложных обликов, и ему придется признаться, но пока он мог чувствовать себя спокойно, несмотря на холод осклизлой, ярко освещенной камеры.

Он использовал время, пытаясь извлечь пользу из недостатков: в данный момент используя свои единственные внутренние ресурсы — бессмысленное бормотание других своих личностей — стараясь угадать, что они некогда означали.

Кто-то говорил:

— Но, я подразумеваю, вроде, понимаешь…

— Куда они направляются?

— Да.

— Не послать ли их — ха-ха-ха!

— Куда?

— Во всяком случае, ну, ах.

Другие:

— Но мамин день рождения 20 июля.

— Ведь он знал, что неизбежное может случиться…

— У меня от этого череп затрещал и кровь свернулась.

— Откуда у тебя эти безумные идеи?

А другие:

— Оправдать Сократа.

— До того, как она чокнулась, она была замужем за мойщиком окон.

— Я не знаю, что у тебя под юбкой, но на нем белые носки.

— А потом она издала звук, как испорченный круговорот.

А другие:

— Пепе Сатан, пепе Сатан алеппе.

— Ну, это смог бы любой.

— ЭВАКУИРУЙТЕ МАРС!

— И тут она мне говорит, она говорит…

— …если он склонится к этому.

— Со всей любовью.

А… но в этот момент затычка начала поворачиваться, а из разбрызгивателей наверху, прежде поддерживавших сырость, повалили густые клубы какого-то газа. Им надоело ждать, пока Саймон устанет от себя, и они решили начать вторую стадию допроса.

9

Его допрашивали, одетого в больничный халат, настолько изношенный, что в нем было больше крахмала, чем ткани, в личном кабинете Верховного Предателя — обманчиво пустой, только трубчатые стеллажи и кожаные кресла, приветливой комнате, которая могла бы успокоить новичка. Их было только двое: Валкол, в своем обычном балахоне, и «раб», ныне в одеждах высокородного аборигена созвездия Возничего. Выбор костюма казался странным, поскольку считалось, что аборигены свободны, и таким образом, становилось не ясно, кто из них на самом деле хозяин, а кто раб; Саймон не думал, что эта идея принадлежит Валколу. Он также заметил, что вомбис по-прежнему не дал себе труда изменить лицо, по сравнению с тем, что носил на борту «Караса», выражая тем самым полнейшую самоуверенность, и Саймон мог только надеяться, что она окажется неоправданной.

Заметив направление его взгляда, Валкол сказал:

— Я попросил этого джентльмена присоединиться ко мне, чтобы убедить тебя, если вдруг у тебя возникли бы сомнения, в серьезности этой беседы.