– Вот что, женщина, – усмехнулся подошедший к ней Хаджи. – Я не знаю, что ты будешь говорить милиции. Но не про тех, кого сейчас видишь. Поняла? – жестко спросил он.

Она испуганно отшатнулась назад. Упершись спиной в стену, замерла.

– Это тебе на похороны. – Кавказец сунул ей в вырез блузки стодолларовую купюру. – Запомни, что я сказал. У тебя дочь есть. До свидания, – поклонившись, неторопливо вышел.

– Надеюсь, ты не дура! – усмехнулся Медный и, прикурив, выдохнул дым в лицо женщине. Она с ужасом смотрела на дверь. Немного подождав, осторожно двинулась вперед. Выйдя из кухни, судорожно дернулась и закрыла рот ладонями. Около стены на спине, уставившись на нее безжизненными глазами, лежал старший сержант. Из узкого глубокого пореза чуть выше кадыка густо шла кровь.

– Мама, – услышала она сзади девичий голос. – Кто приходил?

– Уйди! – закричала женщина и, обхватив подошедшую девочку, толкнула ее в дверь комнаты. Но дочь успела увидеть убитого сожителя матери. Ахнув, потеряла сознание.

– Анька! – заплакала успевшая поймать падающую дочь женщина.

– Вообще зря на квартиру пришли, – буркнул Филин, сидевший за рулем «Оки» с тамбовским номером.

– Не зря, – возразил Медный. – Сейчас нужно делать труп либо без свидетелей, либо предупреждать их.

– Думаешь, она хай не поднимет? – усмехнулся Филин.

– Конечно, поднимет, – кивнул Хаджи. – Но будет говорить о каком-то мужике. Даже его приметы назовет. Не было бы дочери – другой разговор. А так будет делать как сказали. Менты сами виноваты, все время поют в газетах и по телику про мафию. – Он засмеялся. – А люди жить хотят. Тем более наверняка знала, что сержантик что-то мутит. Да и не муж он ей. Так что ничего не вякнет.

– Ваша дочь сказала, – выждав паузу, произнес пожилой мужчина с седыми висками, – что вы с кем-то беседовали на кухне. С кем?

– Так с ним и говорила, – всхлипнула она. – Мы ведь без росписи жили. Вот и решили, что пора бы… – Снова не договорив, зарыдала. В комнату вошел старший лейтенант милиции.

– Никто ничего не видел, – отвечая на вопросительный взгляд оперативников, пожал он плечами.

– Сейчас если кто и увидит, – буркнул майор милиции, – хрен чего скажет.

В заплаканных глазах женщины промелькнула усмешка.

– За этим и позвал, – хмуро отозвался его напарник, пожилой человек. – Кому-то очень не хочется, чтобы мы давали показания.

– Это и я понял, – кивнул рябой. – Мне Машка сказала. Они, гады, и про дочь говорили.

– Моей Зинке щеку разрезали. И Сашке досталось. В общем, надо молчать. Зря мы с тобой писали…

– Я тебе сразу говорил! – раздраженно бросил рябой. – На кой хрен нам это надо? Ты же помнишь, как они нас спровадили – пистолетом. Как еще до сих пор не убили… – Вздохнув, он взял бутылку, налил две рюмки.

Чокнувшись, оба выпили.

– Крепкий у тебя, Егорыч, самогон, – хрустнув соленым огурцом, одобрительно крякнул рябой.

– Так для себя гнал, – выдохнув, кивнул Егорыч. – Ты, Степка, чего думаешь-то? – Он посмотрел напарнику в глаза. – Если отойти, то себя не уважать. Мужика засудят. И всю жизнь ему крест таскать.