Распаковывая вещи и переодеваясь, Чарли и Линда, проникнув за тонкий барьер, бродили по зачарованному лесу сознаний друг друга. Этот барьер, разделяющий их, не являлся элементом конструкции здания.

Чарли хотелось узнать побольше о тетушке Виктории. Он был частично солидарен с Гристом в инстинктивной неприязни к старой даме и не мог понять (хотя и разделял) чувство снисходительной любви Линды. Все представленное Линдой в защиту своей тети… ее непреклонность в вопросах морали, правдивость из-за страха перед Богом, даже пацифизм… увеличивало его отвращение к ней. Она напомнила ему медсестру из приюта, мисс Банкл — такая же суровая и ограниченная.

— Она прямо из двадцатого века.

— А что ты имеешь против двадцатого века? Ты полагаешь, сейчас стало лучше?

— О чем вы, мой мальчик? — спросил Грист.

Кое-что в телепатии оставалось Чарли еще не ясным.

— Я говорю… ээ…

Он поискал ответ, затем посчитал более предпочтительным сказать правду.

— Я говорю, что старая мегера из соседнего номера вышла прямиком из двадцатого века.

Грист захохотал.

— Если вы хотите знать мое мнение, то она просто…

Линда тоже обнаружила барьеры в сознании Чарли. В основном они были связаны с образом Гриста. Этот человек вызывал у Чарли злость, но под ней Линда обнаружила определенное восхищение, а еще глубже ненависть, причину которой не смогла понять. Пытаться усвоить эти чувства, выявленные в сознании Чарли, было все равно что проглатывать кусок шоколадного пудинга вместе с вкрапленными в него камушками: переварить вряд ли удастся.

И тем не менее, эти загадочные косточки в сознании друг друга еще прочнее связали их. Когда настало время отправляться на прием, они уже не сомневались, что их любовь не растворится в широком ментальном союзе. Мистерия была бесконечной, и в настоящий момент она только начиналась.

Им пришлось запоминать чересчур много имен, и здесь телепатия помочь не могла. Бобби Райен и Уолтер Вагенкнехт — темнокожие. Брюс Бартон — это тот, что в коротких штанах. Дора и Кесси Бенсен были близнецами. Сто два ребенка выглядели совершенно не похожими друг на друга, какими и должны быть сто два необычных ребенка. Между тем способности, которыми они обладали, полностью стирали всякое различие: они являлись телепатами. Они имели, в пределах трех месяцев, один и тот же возраст; они были сиротами… и, «совпадение» еще более редкое, все они потеряли матерей при рождении, а отцов никогда и не знали.

Следовательно, становилось понятным, что желание детей веселиться легко уступило место стремлению как можно быстрее осознать, кто они есть в точности и зачем их собрали в Эмпайр Стейт Билдинг. Сто две свечи огромного пирога, составлявшего главное блюдо праздничного стола, полностью догорели, и воск оплывал на глазурь, но никто этого не замечал.

Дети думали. Из-за отсутствия опыта они испытывали трудности при ясном обмене мыслями. Дух Уолтера Вагенкнехта неоспоримо был одним из самых мощных, и члены группы позволили его сознанию объять и направлять объединенный поток их мыслей.

Чарли тотчас же впал в раздражение, однако признал (и перед самим Уолтером, немедленно заметившим бунт), что кто-то должен этим заняться, иначе их многочисленные сознания станут беспорядочно сталкиваться друг с другом, как частицы в броуновском движении. С неохотой Чарли все же позволил общему сознанию группы поглотить свое собственное.

Каждый ребенок в тот или иной момент жизни начинает думать, что он сирота, и каждый сирота убежден, что его отец — человек знатный и богатый, а в некоторых крайних проявлениях — даже из богов. Собравшиеся дети не являлись в этом плане исключением.