|
Осталось только температуру померить, – сказала сестра, засовывая кончик градусника в ухо Констанс. Китти вновь отвела взгляд. – Сядь тут, – позвала ее Констанс, указывая на стул возле кровати. Китти не смела встретиться с ней взглядом. Да, это неприлично, однако ее глаза непрерывно косили, их словно магнитом притягивало то, что не напоминало о больных и болезни. Например, гостинцы, которые Китти принесла с собой. – Вот тебе цветы. – И она поглядела по сторонам в поисках сосуда для букета. Констанс терпеть не могла цветы, она оставляла умирать в вазе любые приношения, которые несли ей, пытаясь улестить, извиниться или добавить красок ее офису. Китти прекрасно это знала и все же купила цветы, купила именно потому, что за ними стояла очередь – еще одна желанная задержка на пути. – Ох ты! – сказала медсестра. – Что ж вас не предупредили, что с цветами в палату нельзя. – А, хорошо, сейчас я их унесу. – Китти вскочила, с трудом скрывая облегчение, и рванулась к двери. – Я заберу, – сказала сестра. – Оставлю в регистратуре, заберете с собой домой. Такой красивый букет, не пропадать же ему. – Зато я кексы прихватила! – Китти вытащила упаковку из сумки. Медсестра и Констанс снова переглянулись. – Да вы что? И кексов нельзя? – Шеф предпочитает, чтобы пациенты питались только больничной едой. Китти протянула контрабанду сестре. – Забирайте и их домой! – рассмеялась та, проверяя показатели градусника. – Все в порядке, – с улыбкой сообщила она Констанс, и эти две женщины обменялись понимающими улыбками, словно эти слова значили что-то совсем другое, ну конечно же, они имели какой-то другой смысл, чему тут быть в порядке? Рак пожирал Констанс, волосы после радиотерапии немного отросли, но торчали неровными прядями, под больничной рубашкой выступали ключицы, из обеих рук тянулись провода, трубки, а руки-то исхудавшие, в синяках от уколов и капельниц. – Хорошо, я про кокаин под дном сумки не проговорилась, – сказала Китти, едва за сестрой захлопнулась дверь (та весело рассмеялась уже в коридоре). – Я помню, как ты не любишь цветы, но я растерялась. Чуть было не притащила золотой лак для ногтей, духи и зеркало – типа шутка. – Вот и принесла бы. – Глаза Констанс все еще сверкали голубыми искрами, и если смотреть только в эти полные жизни глаза, истаявшее тело почти получается не замечать. Почти, но не совсем. – Да нет, это вовсе не смешно. – Я бы посмеялась. – Принесу в следующий раз. – Это уже будет не смешно. Шутку-то я слышала. Дорогая моя. – Она дотянулась до пальцев Китти и крепко сжала их поверх больничного покрывала. Китти старалась не смотреть на ее руки – тонкие, изболевшиеся. – Я так рада тебя видеть. – Прости, что задержалась. – Да уж, добиралась ты долго. – Пробки… – начала было Китти, но шутка не шла с языка. Задержалась она не на час – на месяц с лишним. Молчание. Затем Китти догадалась: ей предоставлена пауза, чтобы объяснить, отчего же не приходила раньше. – Ненавижу больницы. – Знаю. У тебя нозокомефобия, – ответила Констанс. – Что это? – Страх перед лечебными заведениями. – Не знала, что для этого есть специальное слово. – Слово есть для всего. У меня две недели нет стула, это, оказывается, «анизм». – Об этом можно бы написать, – рассеянно сказала Китти. – Ну уж нет. Работа моей прямой кишки останется тайной между мной, Бобом, тобой и той милой женщиной, которая ухаживает за моей попой. – Не об этом – о больничной фобии. Это неплохой сюжет. – Объясни почему. |
