|
Но понимание должно присутствовать в каждом абзаце текста, чтобы читатель ощущал чувство за твоими словами. Китти предпочла бы не вникать в то, что говорит о ней выбор этой темы. Она бы предпочла вообще не говорить и не думать о том сюжете, вот только на ее канал подали в суд и ей самой в ближайшие дни предстояло отвечать по иску о клевете. Голова уже распухла, Китти устала думать об одном и том же, устала перебирать, как же это могло случиться, но внезапно нахлынула потребность в исповеди, потребность попросить прощения за все, что она натворила, – только так ей удастся вернуть себе чувство собственного достоинства. – Я должна кое в чем признаться. – Обожаю слушать признания. – Когда ты приняла меня на работу, я была в таком восторге! И первым делом решила написать ту самую историю про гусеницу. – Вот как? – Конечно, я не могла взять интервью у гусеницы, но этот образ послужил бы затравкой для рассказа о людях, которые хотят летать, но не могут. О том, что такое – чувствовать, что ты прикован к земле, крылья обрезаны. – Китти посмотрела на Констанс: тело, почти сливающееся с больничной постелью, огромные глаза, и чуть не разрыдалась. Она знала, Констанс понимает ее с полуслова. – Я взялась за расследование… Прости! – Китти зажала рукой рот, пытаясь сдержаться, и все же слезы хлынули. – Выяснилось, что я ошибалась. Эта гусеница, про которую я говорила, которая живет на олеандре, она все-таки потом летает. Она превращается не в бабочку, а в мотылька. – Глупо плакать, но ведь не о гусенице она рыдает, о себе: в тот раз, как и в этот, сюжет выскользнул у нее из рук, но теперь последствия ее упущения катастрофические. – Меня отстранили от эфира. – Тебе же на пользу. Будешь снова рассказывать свои сюжеты, когда все уляжется. – Нет у меня больше сюжетов. Я все время боюсь снова провраться. – Больше такого не случится, Китти. Знаешь, чтобы раскрыть сюжет, чтобы найти истину, как я говорю, не нужно отправляться боевым строем, паля из всех орудий и обличая ложь. И не всегда истина – открытие всемирного значения. Просто доберись до настоящего, до сути. Китти закивала, шмыгнула носом. – Прости, я не за тем шла, чтобы говорить о себе. Мне так жаль. – Она подалась вперед, сидя на стуле, уронила голову на постель, стыдясь смотреть Констанс в глаза, стыдясь самой себя: ее подруга тяжело больна, ей хватает о чем беспокоиться, а она и в больничную палату свою ерунду притащила! – Тшш, – шепнула Констанс, ласково проводя рукой по волосам Китти. – Такая концовка мне еще больше нравится. Значит, бедная гусеница все-таки поднимется в воздух. Китти подняла голову и увидела, какое измученное у Констанс лицо. – Ты как? Позвать сестру? – Нет-нет. Иногда находит, – ответила Констанс. Веки ее отяжелели, накрыли глаза. – Немножко посплю и снова буду в порядке. Ты не уходи, нам еще о многом нужно поговорить. Например, о Глене. – Она с усилием улыбнулась. Китти кое-как улыбнулась в ответ. – Спи, – шепнула она. – Я тут рядом посижу. Констанс всегда умела читать по лицу Китти, любую ее ложь угадывала в тот же миг. – Не беда, он не особо мне нравился. И ее веки сомкнулись. Китти присела на подоконник в палате, смотрела, как проходят внизу люди, прикидывала, каким путем возвращаться домой, чтобы никому не попадаться на глаза. Звуки французской речи вывели ее из транса, она оглянулась в изумлении: Констанс только ругалась на родном языке, сверх того за десять лет знакомства Китти не слышала от нее ни одного французского слова. – Что ты сказала? Констанс не сразу переключилась. Откашлялась, собралась с мыслями. – Ты была где-то далеко. – Думала о том о сем. |
