Она и кормилица ненавидели друг друга от всей души. Вновь прибывшая была учительницей и преподавала детям математику, немецкий и, что самое удивительное, французский. Так как няни были англичанками, в те времена существовало впечатляющее количество молодых аристократов, которые свободно говорили только на британском языке. Так как родители также говорили на этом языке, французский появлялся только на склоне лет. Так же как и чувство привязанности к родине-матери. Дошло до того, что во время столкновений в Фашоде совсем молодая Полина де Брольи, ставшая позже графиней де Панж, чтобы доставить удовольствие своей няне, решительно встала на сторону лорда Китченера, считая нашего бедного майора Маршана чем-то вроде бандита с большой дороги и одновременно отвратительным убийцей.

Жизнь детей протекала в этом окружении отдельно от жизни родителей. Дети жили на верхнем этаже дома, прямо под прислугой, у них была своя столовая, где они ели вместе с няней и гувернанткой. Каждое утро они шли здороваться с матерью и отцом. Только когда они достаточно подрастали, их допускали к общему столу, естественно, в интимной обстановке, а девочек приглашали в гостиную по «дням» матери. Помимо этого они занимались каждое утро в специально отведенной для этого комнате, после чего, около одиннадцати часов, карета отвозила их, скажем, на Марсовое поле, где под наблюдением англичанки или немки — никогда обеих сразу — и кучера они встречались со своими маленькими товарищами. После обеда случалось, что мать брала с собой девочек в объезд города в карете, который она делала, чтобы «развезти визитные карточки» в тот или другой дом друзей. В противном случае дети снова совершали прогулку между уроками фортепьяно, пения, рисунка акварелью и других любительских видов искусства.

Приходило время, когда няня окончательно возвращалась на родину. Часто это были настоящие трагедии для детей, которые видели в ней вторую мать, в то время как их собственная представлялась им скорее эфирным божеством, роскошно одетым и усыпанным брильянтами, которое осторожно целовало их по вечерам, стараясь не испортить прическу…

Элизабет де Грамон было достаточно двух строчек, чтобы описать, чем была детская жизнь в этой социальной категории, которую тогда называли «запеканкой», термин, который лично я нахожу слишком кулинарным: «Кроме работы и двух часов хождения по Елисейским полям, нам было все запрещено. И мы работали». Она добавляет: «Я неутомимо переходила от английского к немецкому, от фортепьяно к трапеции и от танца к рисунку». Ей еще повезло, что у нее в качестве гувернантки была некая мадемуазель Вивье, которая разрешала этой ученице со способностями к языку и литературе читать почти все, что она хотела.

Но когда приходила летняя пора и семья уезжала из Парижа в замок, казалось, поднимался занавес, открывая путь к бегству. Это было нечто вроде свободы, радость жизни на открытом воздухе и более близких отношений с родителями.

Молодая Элизабет не знала свою мать, Элизабет де Бово-Краон, которая умерла, произведя ее на свет. Ее отец, профессиональный офицер, не мог брать с собой маленькую дочку в различные гарнизоны и оставил ее на попечение дедушке и бабушке. Но когда Аженор де Грамон снова женился, маленькая Элизабет имела счастье привязаться к своей мачехе.