Войдя внутрь, я представилась служащим — слегка удивлённым моим визитом, но безупречно вежливым. Меня, в компании юного помощника (невеликого, как мне представилось, звания) препроводили в палату заседаний, где полным ходом шло полдневное собрание.

Как представителю младшей знати, мне всегда были открыты двери Консорциума (но к чему?). Вопрос был лишь в времени, месте и… деньгах. Впрочем, забудем на миг о расходах, помноженных на месяцы долгого пути. Дарр и без того слишком мал, слишком беден и слишком непригляден, дабы голос его что-то да значил. Молчу уж про матушкино отречение, окончательно подпортившее и без того хилую репутацию Дарров. По правде говоря, наш Крайний Север — редкостная глушь. Провинциальное болото. За редким, если на то пошло, исключением. То бишь за теми приличных размеров странами, у коих хватило престижа, власти или денег (а лучше — и того и другого), чтобы быть услышанными своими более благородными собратьями. Оттого-то я и не удивилась, узрев, что положенное мне место (в тени, за колонной, на одном из ярусов) уже занято — каким-то бесцеремонным делегатом от одного из континентальных народов Сенма. Мой помощник, заикаясь от волнения, встревоженно пробормотал, что, мол, было бы чрезвычайно грубо согнать уважаемого пожилого человека, к тому же с больными коленями, с его места. Быть может, я не возражала бы постоять? Памятуя о долгих часах, проведённых в тесной коляске, я согласилась. С радостью, разумеется.

По счастью, следующий ярус, куда меня увлёк проводник и где я скромно притулилась в уголке, оказался с хорошим обзором. Планировка палаты заседаний впечатляла, и не в последнюю очередь — своей обстановкой. Белый мрамор, дорогое чёрное дерево, вероятно, из даррийских лесов, когда те ещё знали лучшие времена. Дворяне — человек триста или около того, в общей сложности, — восседали в удобных креслах вдоль зала (или же на лесенкой уходящих вверх ярусах). Прислужники, пажи и писцы толпились позади (а с ними и я), готовые, чуть что, подать документы или умчаться с поручением. Главенствовал консорциумный Распорядитель, стоя на возвышении искусно сработанного подиума и дирижируя попеременно требующими слова нобилями. Очевидно, текущий спор зашёл о праве на водный источник где-то в пустыне (и претензии были аж у пяти стран). Никто не говорил без очереди, не терял выдержки, не отпускал ни ехидных замечаний, ни завуалированных оскорблений. Другими словами, действо, исполненое строгого порядка и взаимной вежливости, чинное и степенное. Хлопот не доставляло ни число делегатов, ни их хорошо подвешенные языки, вкупе с желанием потрафить соотечественникам.

Одна из причин столь вышколенного поведения как раз и стояла на постаменте за подиумом Распорядителя: статуя Небесного Отца собственной персоной, в натуральную, так сказать, величину; всем своим видом воплощая Обращение к Смертному Разуму. Попробуй распусти излишне язык под этаким-то суровым взглядом. Но, как я подозреваю, куда как более угнетал иной взгляд, — того, кто сидел в ложе, виднеющейся аккурат чуть выше за Распорядителем. Обзор отсюда был плоховат, и я могла разглядеть немногое: мужчина преклонного возраста, со строгим взором, богато одет, в окружении группы слуг и молодой пары — блондина и темноволосой женщины.

Хотя молчаливая личность эта не окольцовывала себя видимой охраной, не носила короны, не вмешивалась в ход заседания (как и его свита); угадать, кто он, не составляло труда.

«Здравствуй, дедушка», — пробормотала себе под нос я и, даже зная, что невидима, послала ему улыбку через всю комнату. Пажи и писари одаривали меня слегка странноватыми взглядами весь остаток дня.

* * *

Склонив голову, я опустилась на колени перед дедом, слушая насмешливое хихиканье, доносившееся отовсюду.