– Эй, да она паршивая! – шустрый браконьер отпрянул. – Это не зараза? Это у нее не зара…

Красное лезвие вылезло из его груди раньше, чем он успел закончить фразу.

Луны не было. Пара факелов дымно горела на земле. Мокро, сыро, пар изо рта; повалился на землю второй, завизжал и рухнул третий. Хуже всего, думал Стократ, если здесь найдется умник. Умник успеет сбежать, и гоняйся за ним потом по темному лесу…

Но обошлось. Умирая, двое последних даже сопротивлялись. Даже выкрикивали угрозы. Пожалуй, им до последнего мига казалось, что их пятеро против одного…

Он закончил. От запаха крови чесались ноздри. Шесть неподвижных тел валялись на траве в свете факелов. Стократ снял с приземистого разбойника его войлочную остроконечную шапку и тщательно вытер клинок.

Девушка пыталась укутаться в обрывки платья, будто ящерица в сброшенную шкурку. Лоскутки ткани открывались, как лепестки, обнажая тонкую кожу; Стократ подобрал факел с земли. Метнулись тени.

От страха девушка попыталась свернуться, как ежик. Голая спина осталась беззащитной; Стократ присмотрелся. Что это?

Кожа ее была покрыта тончайшей сеточкой, со вплетенными в нее буквами и символами. Стократ поднял огонь повыше, всматриваясь, и тут его огрели дубиной по голове.

Этот идиот, ее спутник, был слаб и ранен, зато дубина браконьера окована железом. Стократ, напротив, был крепок и отделался огромной шишкой – зато наконец-то пришел в ярость, и это было приятно. Он не убил дурака только потому, что дурак, ударив, повалился сам: видимо, браконьерская дубина и его успела приложить по темечку.

Счастливчик.

Снова начался дождь и быстро перешел в ливень. Капли стучали по лицам мертвых браконьеров, попадали в раскрытые рты, придавали выпученным глазами видимость жизни. Спутник девушки пытался встать – и все время падал.

Стократ стянул рабочие перчатки, вывернул, спрятал в сумку. Подобрал свой плащ, аккуратно сложенный под деревом. Дождь был ему на руку: прогулка по высокой траве смоет брызги крови с сапог. Не глядя на девушку и ее спутника, он повернулся и быстро зашагал к таверне.

Парнишка-конюх стоял у ворот, тревожно слушая сосны. При появлении Стократа встревожился еще больше.

– Ворота держи закрытыми, – велел Стократ. – И не маячь здесь.

– Это… пошаливают? – парнишка смотрел на лес. – Тут двуколка… та, которая… этих, которые… она, короче.

Лошади оказались умнее путников и вернулись к жилью, волоча за собой легкую двуколку. В таких колясках можно гулять вокруг поместья, но не пускаться в далекую дорогу; двуколка и раньше была неисправна, а испуганные лошади разбили ее в хлам.

– Пошаливают, – согласился Стократ. – Лошадей выпряги, повозку на дрова, вещи сохрани. Я проверю.

Парнишка втянул голову в плечи.

В этих местах не знали Стократа. Во всяком случае, не знали в лицо. Но парнишка, чья жизнь зависела от умения разбираться в проезжих людях, все понял правильно.

Дождь сделался реже. Стократ протянул конюху монету:

– За мной и запрешь… Эти-то, лихие люди. Возьмут добычу да и перережут друг друга. Как думаешь?

– Возьмут добычу, – повторил парень, будто во сне, – да и перережут…

– Хорошо.

Лошади приезжих пошли за ним, как привязанные. Вместе с ними Стократ вывел свою кобылу и, плотнее застегнув плащ широкой медной пряжкой, вернулся к месту бойни. Пять трупов лежали, где он их оставил. Шестой – недобитый – ухитрился за это время пройти десяток шагов к таверне, на этом его силы закончились.