Выйдя из злополучного зала на свежий воздух, Артем громко расхохотался и, посмотрев в смеющиеся глаза девушки, задорно произнес:

— Мадемуазель, позвольте представиться: величайший соня и страшный скандалист современности — Обручев Артем Степанович. А как зовут вас, моя дорогая спасительница?

— Спасительницу зовут Еленой Анатольевной, — улыбнулась Алена, и ее глаза мягко засветились. Морозный воздух окутывал ее губы, вырываясь облачками пара от горячего дыхания.

— Можно мне искупить свою вину, пригласив вас в кафе? — спросил он.

— В чем же ваша вина? — удивилась она.

— Из-за меня вам пришлось уйти с конференции, как же вы теперь будете писать отчет?

— Нет, это такая вина, которую искупить чашкой кофе не получится, — шутливо сдвинула брови Алена.

— А двумя? — серьезно предложил он.

— И двумя тоже, — качнула головой она. — Знаете что, я, пожалуй, поеду домой, мне еще часа три сидеть над статьей придется. — Увидев огорчение на лице Артема, мягко улыбнувшись, она проговорила: — Артем Степанович, вы не обижайтесь, пожалуйста, просто я так не могу, мы знакомы всего десять минут. И я ничего о вас не знаю.

— Не десять, а двадцать пять, а это, согласитесь, барышня, большая разница, — проговорил он, взглянув на часы, — а потом, для того чтобы выпить с человеком чашку кофе, не обязательно знать о его родне в третьем поколении. Елена Анатольевна, это даже смешно, я же не замуж вас зову, а в кафе. Может, вы пересмотрите свою позицию?

— Ну если не замуж, — поколебалась она, — тогда пойдемте.

С этой встречи каждый вечер они шли куда-нибудь гулять, а потом Артем подвозил Лену к ее дому, но в гости не напрашивался, боясь испортить хрупкие отношения, едва-едва зарождавшиеся между ними. Неожиданно для него самого эта девочка с огромными серыми глазами и смешным бантиком губ стала смыслом существования.

Закоренелый холостяк, женоненавистник и прожженный циник, поклявшийся друзьям умереть в гордом одиночестве, Обручев, глядя вслед Алене, ясно осознал, что дни его холостой жизни сочтены и что без этой женщины жизнь его будет пустой тратой времени. Как гром среди ясного неба, на сорок втором году существования он вдруг осознал, что на этой девочке с огромными темно-серыми глазами белый свет сошелся для него клином.

* * *

Кондратьев, держась руками за обледеневший пролет открытой настежь рамы, стоял на подоконнике четвертого этажа школьного коридора и истошно орал. В перекошенном злобой лице мальчика не отражалось ничего, кроме ненависти и ожесточения. Красные от ледяного ветра пальцы с усилием цеплялись за глянцевое крашеное дерево рамы, а ноги, обутые в легкие кроссовки на прорезиненной подошве, упирались в углы перекладин.

Для своих четырнадцати он был необычайно крупным и широким в кости. Коротко стриженные волосы открывали невысокий лоб и приплюснутые скулы. Недобрый, тяжелый взгляд светлых глаз; будто сжатые, растащенные в разные стороны ноздри и красивые, почти женские губы, по обыкновению искривленные в наглом изломе, бесспорно, придавали его внешности яркие, хотя и отталкивающие черты. Короткий подбородок был пересечен глубокой ямкой, и создавалось обманчивое впечатление, что нижняя часть лица подростка изуродована шрамом.

К бычьей силе и непрошибаемому нахальству судьба добавила Глебу беспредельное самомнение, а высокое положение отца и материальный достаток семьи убедили его в том, что безнаказанность — привилегия сильных. Не зная ни в чем удержу, Кондратьев был бесшабашно щедр с теми, кто смотрел ему в рот, и резок и нагл с теми, кто вставал у него поперек дороги.