– И что теперь делать? – Лиза до боли сжала мою ладонь.

– Господа благодарить.

И Жигана за «Смит энд Вессон», – про себя добавил я.

– Закажу молебен, как вернемся в Москву. Боженьки! Я так уже хочу домой!

Мы переглянулись, я кивнул. Тоже не отказался бы вернуться в первопрестольную.

– Там в бутылке еще что то есть?

Как ни странно, вино не разлилось и мы выпили прямо из горла. Очень по аристократическому.

– И что теперь делать? – опять повторила свой вопрос Лиза.

– Это плед для тебя представляет ценность? – я кивнул на наше «ложе любви». – Ты же не собираешься вывешивать его из окон?

– Ах, какой юмор! Сейчас умру от смеха.

А вот и кавалерия из за холмов. Фома Аникеевич примчался, лицо красное, дышит как загнанная лошадь. Ну да, возраст солидный, не до бега. Но быстро прибежал, после выстрела и минуты не прошло, наверное.

– Ох, беда, – выдохнул он, останавливаясь. – Вы в порядке, ваше Императорское высочество?

– Да, – коротко ответила княгиня. – Евгений Александрович позаботился обо всем.

Вот и думай, про что это она сказала. Но больше меня поразила вышколенность дворецкого. Еле дышит, язык на плече, а титулование полное, никакого сокращения слогов или небрежности. Убедился, что с обслуживаемым лицом ничего не случилось, и начал действовать. От легкого непорядка в одежде тактично отвернулся, будто и не видел, пошел сразу собирать скатерть самобранку. Дальше уже была не наша забота. Пока Лиза в сторонке приводила себя в порядок, дворецкий убрал посуду в корзину, взял плед, не обращая внимания на те самые пятна. Ага, он его с собой забирать не собирается. Завернул в него тело пса, сволок в подлесок. Что же, самое умное решение.

– Мы уезжаем, – объявила окончание мероприятия Елизавета Федотовна.

И сразу стало понятно, кто распоряжается на этом празднике жизни. Что бы ни случилось, Великая княгиня будет действовать хладнокровно и никакого проявления эмоций перед посторонними не произойдет.

Пока ехали, Лиза являла мне царственную посадку головы из под вуали. Вот как они так умеют? Вроде и ничего особенного, а со стороны посмотришь, сразу понятно – голубая кровь, белая кость. Впрочем, когда я подавал ей руку по приезде на место, улыбнулась она вполне искренне, и рукопожатие было самую малость крепче и дольше протокольного.

* * *

Я прошел до своего флигеля, помылся, переоделся. Тоже пытался держать лицо. Хотя Кузьма, как мне показалось, хмыкнул, когда я вернулся. Или я уже ищу реакцию окружающих там, где ее нет? Вот старший врач военного лазарета Калустов Яков Богданович, он как узнал, что я дома? Пришел, будто ждал, когда я последнюю пуговицу застегну.

Поздоровались, пригласил его чаю выпить. Пока он усаживался, рассмотрел доктора чуть тщательнее, чем в прошлый раз. Лет тридцати, слегка полноват, а потому и лицо кажется добрым. Чем то напоминает актера Табакова в роли персонажа из девятнадцатого века. Разве что нос картошкой. Кстати, сегодня коллега выглядит совсем не так скованно как вчера. Не потому ли, что начальства рядом нет? Пока Кузьма, вполне освоившийся на месте, накрывал на стол, мы вели светскую беседу. Про город, минеральную воду, отдыхающих, и прочее. К счастью, про поэта ничего. Это обстоятельство добавило очков в карму хирургу.

– Что вы решили с операцией? – полюбопытствовал я, когда гость перевернул чашку.

– Будем просить о производстве холецистэктомии в плановом порядке, – вздохнул доктор.

– Чей родственник? – сразу догадался я.

– Свояк начальника госпиталя, – признался Яков Богданович, приглаживая пышную шевелюру.

– Его понять можно.