Я тяжело вздохнул. С Винокуровым старшим мы насчет брата уже давно не разговаривали. Заключили некий «пакт» о молчании. Прямо по древнему правилу «не спрашивай – не отвечай». Тем более Александр «встал» на новую подстанцию, дел у него было выше крыши.

– Нагайкой могли казаки приласкать. Их на разгоны стачек вызывают.

Ой, зря власть злит народ. Вместо того чтобы дать гражданам рабочее законодательство… точнее, вообще сделать народ гражданами с правами – царь предпочитает плыть по течению. А мы вместе с ним плывем к огромному водопаду. Ниагарскому.

Первый сигнал – нет, это даже не Ходынка. Давка станет дурным знаком лишь для небольшой части неофициального духовенства. Всякие толстовцы, иоанниты…

И не русско японская война. Тут в царе засомневалась лишь каста военных, да незначительная часть левой интеллигенции. Последние будут радостно тереть ладошки. «Акелла промахнулся». Полезли в Корею и получили по сусалам. Так вам и надо. Не с нашим рылом, да в калашный ряд мировых гегемонов.

И даже не подавление Революции девятьсот пятого года, и не Ленский расстрел заложили основу ипатьевского подвала – здесь разуверилась в императорском доме правая интеллигенция, часть пролетариата. Народ же все еще «безмолвствовал».

Финалом десакрализации Романовых стало Кровавое воскресенье. К царю с петициями шли вчерашние крестьяне – рабочие со своими семьями. И вел их «народный поп» Гапон. Шли с хоругвями, иконами. Славили Николая, ждали и надеялись. А тут расстрел, казаки… Погибли женщины, подростки – вся Россия ужаснулась.

Раненых никто не спасал, врачей не пускали через оцепление… Тут то леваки и вцепятся в отличный повод. Нелегальные газеты начнут расходиться огромными тиражами, у агитаторов тоже появится шикарный повод для призывов к свержению монархии.

Ну а первая мировая – это уже гвоздь в гроб империи. Вписались за славян братушек, только всякие болгары, да сербы – добра не помнят и не ценят. А немецкая военная машина – это немецкая военная машина.

– Ты чего такой мрачный? Ну улыбнись! – Талль опять погладила меня по лицу.

– Виктория Августовна, – официальным тоном обратился я к девушке. – После утреннего обхода извольте заехать в книжную лавку.

– Зачем?

– Хочу повесить портрет императора в кабинете.

– В приемном же висит один? – растерялась Вика.

– И тут пусть будет.

Не в качестве символа, но как напоминание. О том, куда «едет» страна. «Ниагарский водопад» он вон, шумит уже впереди.

* * *

Такое впечатление, что все только и ждут момент, когда я войду в кабинет, чтобы немедленно ворваться следом и сообщить о срочной нужде. А ведь практически у всех есть доступ к моему организму почти круглосуточно. А с другой стороны – хорошо, что стараются не беспокоить меня, когда я не на работе.

Странно, но сегодня никто не пытался штурмовать дверь. Удивительно даже, может, случилось что? Я выглянул в приемную – никого, один Должиков занимается своими делами.

– Чай принести, Евгений Александрович? – оторвался он от бумаг. – И я научился варить кофий не хуже нашей поварихи! В турке.

– Молодец! Нет, чуть позже. Просто нет никого, удивился.

– Да, странно, – вежливо улыбнулся секретарь, и продолжил разбирать почту.

Я подошел к окну на доносящийся шум. Ах, вот почему никого нет. У нас тут шоу во дворе. Дворник что то странное грузит в телегу, вокруг которой акулой нарезает круги всклокоченный Слава. Естественно, с разных сторон на это дело смотрят любители понаблюдать за чужой работой.