Вообще год устроен ужасно. Жаль только, что никто ничего не может изменить. Почему дни начинают уменьшаться в разгаре лета? Почему нам говорят, что вечера становятся короче, когда к чаю еще подают клубнику? Иногда я думаю, что если июнь назвать августом, а апрель — июлем, все станет гораздо проще. И если в те дни, которые сейчас зовутся августовскими, мы сможем отметить, что в октябре стоит удивительно теплая погода, насколько легче мы перенесем медленное приближение зимы. На Иванов день при таком календаре будет царить всеобщее веселье, без нынешних безумств по поводу самого длинного дня.

Дубы уже такие, как осенью. Мне сказали, что виновато нашествие гусениц, а не отступление лета, но все это очень подозрительно. Вероятно, лучше всех в этом разбираются сами гусеницы. Как ни странно, когда-то давно гусеницы мне нравились. Я отыскивал их на улицах лондонских предместий и приносил домой, чтобы играть с ними. Я заучивал их названия, наблюдал, как они превращаются в куколки, оберегал, как заботливая мамаша. Ах, как я дорожил этими нежными созданиями! А теперь отношусь к ним точно так же, как к комарам и садовым вредителям. Раньше с замиранием сердца я смотрел, как они ползут по моей руке, теперь меня трясет, если одна из них случайно запутается в волосах. И я не представляю себе, как можно нянчиться с куколками.

Есть достойные, умные люди, которым все известно о солнцестояниях и зенитах, и они могут объяснить, почему 24 июня — более жаркий и долгий день, чем 24 декабря, во всяком случае, в Англии. Но мне кажется, — они могут меня поправить, если я ошибаюсь, — что продолжительность дня и ночи на экваторе всегда одинакова. В таких условиях никто не сможет ходить в гости, ибо, если нельзя сказать хозяйке: «Как быстро удлиняется (укорачивается) день», — то лучше и не выходить из дома. Фраза: «До чего постоянны здесь дни», — может сойти на первый раз, но потом навязнет в зубах. И каким бы печальным ни казался Иванов день, круглогодичное постоянство дня и ночи куда более невыносимо. Можно представить себе состояние человека, живущего в нескольких милях от экватора, жена которого ведет гостей в дальний конец сада, где смена времен года наиболее заметна. Второй раз к ним уже никто не придет.

Поэтому я отказываюсь впадать в депрессию. Пусть 25 июня — первый шаг к зиме, но, успокаиваю я себя, за ней неизбежно наступит лето. А уж следующим летом может случиться все что угодно. Полагаю, ученый изумится, если солнце однажды утром откажется подняться или, наоборот, вечером не захочет закатываться за горизонт. Меня бы это не удивило. Поражаться надо тому, что из года в год природа повторяет одно и то же. Поэтому любое отклонение от заведенного порядка с ее стороны вполне допустимо. Когда умные люди говорят, что предстоящее затмение солнца не удастся увидеть на широте Гринвича, неужели по мере приближения указанного срока их не грызет червь сомнения? Не поднимают ли они головы в назначенный час, на случай если на солнце все-таки ляжет тень? А если они едут в Пернамбуку или куда-то еще, где луна полностью закрывает солнце, не опасаются ли они… и… возможно… не говорят ли друг другу, что все равно приехали бы в Пернамбуку, чтобы повидать тетушку?

Скорее всего, это не так. Но я не чувствую в себе такой уверенности, и у меня остается надежда, что в следующем году, а может, даже в этом, дни будут удлиняться и после того, как пройдет середина лета.