|
Каждое утро Том просыпался, чувствуя себя счастливым и сильным. Но наступал день, и его начинал мучить голод, дети уставали, а Эллен впадала в уныние. Бывали дни, и добрые люди подкармливали несчастных – как в тот раз, когда монах угостил их сыром, – а случалось, что им приходилось жевать лишь тонко нарезанные кусочки высушенной на солнце оленины из запасов Эллен. И все же это было лучше, чем ничего. А когда опускалась ночь, они укладывались спать, жалкие и замерзшие, и, чтобы согреться, крепко прижимались друг к другу. Проходило несколько минут, и начинались ласки и поцелуи. Поначалу Том порывался как можно быстрее овладеть Эллен, но она деликатно останавливала его: ей хотелось продлить их любовную игру. Том старался удовлетворять все ее желания и в результате сам сполна испытал волшебную прелесть любви. Отбросив стыд, он изучал тело Эллен, лаская такие ее места, до которых у Агнес никогда даже не дотрагивался: подмышки, уши, ягодицы. Одни ночи они проводили, накрывшись с головой плащами и весело хихикая, а в другие их переполняла нежность. Как‑то, когда они ночевали в монастырском доме для гостей и изнуренные дети уже спали крепким сном, Эллен была особенно настойчива; она направляла действия Тома и показывала ему, как можно возбудить ее пальцами. Он подчинялся, словно в сладком дурмане, чувствуя, как ее бесстыдство зажигает в нем страсть. Насытившись же любовью, они проваливались в глубокий, освежающий сон, в котором не было места страхам и мучениям прошедшего дня.
Был полдень. Том рассудил, что Уильям Хамлей уже далеко, и решил остановиться передохнуть. Из еды, кроме сушеной оленины, у них ничего не было. Правда, в то утро, когда на одном хуторе они попросили хлеба, крестьянка дала им немного эля в большой деревянной бутылке без пробки, которую она разрешила забрать с собой. Половину эля Эллен припасла к обеду. Том уселся на краю большущего пня. Рядом с ним пристроилась Эллен. Сделав хороший глоток эля, она передала бутылку Тому. – А мяса хочешь? Он покачал головой и стал пить. Том легко мог бы выпить все до последней капли, но оставил немного и детям. – Прибереги мясо, – сказал он Эллен. – Может, в замке нас покормят. Альфред поднес ко рту бутылку и мигом ее осушил. Увидя это, Джек явно упал духом, а Марта расплакалась. Альфред же довольно глупо осклабился. Эллен посмотрела на Тома. Немного помолчав, она сказала: – Не следует допускать, чтобы такие поступки оставались для Альфреда безнаказанными. – Но ведь он больше их, – пожал плечами Том, – ему и надо больше. – Да ему всегда достается львиная доля. А малыши тоже должны что‑то получать. – Вмешиваться в детские ссоры – только время тратить, – отмахнулся Том. В голосе Эллен зазвенели металлические нотки: – Ты хочешь сказать, что Альфред может как угодно издеваться над детьми, а тебе до этого и дела нет? – Он вовсе не издевается над ними. А дети вечно ссорятся. Она озадаченно покачала головой. – Я не понимаю тебя. Ну во всем ты добрый и внимательный человек. И только там, где дело касается Альфреда, ты просто слепец. Том чувствовал, что она преувеличивает, но, не желая расстраивать ее, сказал: – В таком случае дай малышам мяса. Эллен развязала свой мешок. Все еще сердясь, она отрезала по кусочку сушеной оленины для Марты и Джека. Альфред тоже протянул руку, но Эллен даже не взглянула на него. Том подумал, что ей все же следовало бы дать и ему кусочек – ничего страшного Альфред не сделал. Просто Эллен не понимает его. Он большой парень, с гордостью размышлял Том, и аппетит у него под стать. Ну вспыльчив немного, так если это грех, то надо проклинать добрую половину всех подростков. Они немного отдохнули и снова двинулись в путь. |
