|
Давно уже отслужившей свой срок деревянной лопатой, которая только потому и осталась у них, что никто не захотел ее купить, Том выкопал для костра небольшую ямку. Дети принесли хворост, он разжег огонь и отправился на поиски ручья. Вернувшись с котелком, полным ледяной воды, Том установил его над костром. Агнес порезала несколько репок. Марта собрала упавшие с дерева каштаны, и мать показала ей, как следует их очистить и растолочь в муку, которую можно будет добавить в реповую похлебку. Том послал Альфреда за дровами, а сам, вооружившись палкой, принялся ворошить опавшую листву в надежде наткнуться на ежа, пребывающего в зимней спячке, или подбить белку, чтобы сварить из них бульон. Но его поиски успехом не увенчались.
Он сел рядом с Агнес. Темнело. В котелке булькала похлебка. – А соли у нас не осталось? – спросил Том. Жена покачала головой. – Уже несколько недель ты ешь кашу без соли, – ответила она. – Не заметил? – Нет. – Да‑а, голод – лучшая приправа. – Ну этого у нас хоть отбавляй. – Внезапно Том почувствовал, что ужасно устал. Неудачи и разочарования последних четырех месяцев придавили его, словно непосильная ноша, и не было сил, чтобы сохранять далее присутствие духа. – В чем же причина наших несчастий, Агнес? – сказал он голосом, полным отчаяния. – Во всем, – отозвалась она. – Прошлой зимой у тебя не было работы. Весной ты ее получил, но дочка графа отказала своему жениху, и лорд Уильям прекратил строительство дома. Затем мы решили остаться в деревне и поработать на уборке урожая. Это была наша ошибка. – Наверняка летом мне было бы проще найти работу на стройке, – согласился Том. – Да еще зима наступила слишком рано. Но все это мы бы как‑нибудь пережили, если бы только у нас не украли свинью. Том утомленно кивнул: – Единственное утешение – это знать, что проклятому вору придется теперь испытать все муки ада. – Надеюсь. – Ты не уверена в этом? – Священники только говорят, что им все известно. На самом деле это совсем не так. Вспомни моего отца. Том отлично помнил. Одна стена приходской церкви отца Агнес совершенно разрушилась, и его наняли, чтобы перестроить ее. Священникам не разрешалось жениться, но у этого была экономка, а у экономки имелась дочка, и ни для кого в деревне не было тайной, что священник‑то и был отцом девочки. Красивой Агнес не была даже тогда; но зато молодая кожа пылала румянцем, а энергия буквально переполняла ее. Порой она разговаривала с Томом, пока тот работал, и, случалось, налетевший ветерок прижимал к ней легкое платьице, и Том мог рассмотреть все изгибы ее тела, даже пупок, почти так же ясно, как если бы она была раздетой. Однажды ночью она вошла в крохотную хижину, где он спал, прижала к его губам руку, делая знак хранить молчание, и стянула с себя платье, чтобы он мог полюбоваться ее наготой при свете луны; тогда он обнял ее крепкое юное тело, и они предались любви. – Мы оба были невинными, – произнес он вслух. Агнес знала, о чем он думает. Она улыбнулась, но затем ее лицо снова сделалось печальным, и она сказала: – Кажется, это было так давно. – Мы уже можем есть? – подала голос Марта. От запаха похлебки у Тома заурчало в животе. Он окунул свою миску в котелок и зачерпнул несколько кусочков репы, плавающих в жиденькой кашице. Тупой стороной лезвия ножа он надавил на один из них. Репа была еще абсолютно сырая, но Том решил больше не ждать. Он протянул по полной миске детям и жене. Агнес выглядела задумчивой и опустошенной. Она подула на похлебку, остужая ее, затем поднесла миску к губам. |
