– Ты думаешь, он сказал правду? – засуетился Уолеран.

– Когда человек готовится отойти в лучший мир, он обычно говорит своему духовнику правду.

– Может быть, он просто повторял сплетни, услышанные в доме графа.

Филип не ожидал, что Уолеран будет сомневаться.

– О нет, – воскликнул он, на ходу придумывая убедительное объяснение. – Это был гонец, которого граф Бартоломео послал, чтобы собрать в Гемпшире войско.

Умные глаза Уолерана впились в Филипа.

– А не было ли у него письменного послания?

– Нет.

– Печати или какого‑нибудь знака графской власти?

– Ничего. – Филип начал покрываться потом. – Сдается мне, люди, к которым он направлялся, отлично знали его.

– Имя?

– Франциск, – ляпнул Филип. Он готов был откусить себе язык.

– И все?

– Он не назвал свое полное имя. – У Филипа было чувство, что от вопросов Уолерана сочиненная им легенда вот‑вот лопнет как мыльный пузырь.

– Его оружие и доспехи могут помочь выяснить его личность.

– На нем не было доспехов, – отчаянно отбивался Филип. – А оружие мы похоронили вместе с ним – монахам мечи без надобности. Конечно, мы могли бы выкопать их, но, право, не знаю, нужно ли: они были самые обыкновенные, ничем не примечательные; не думаю, что тебе удалось бы найти там улики. – Необходимо как можно быстрее отвлечь Уолерана от этих бесконечных вопросов. – Что, по‑твоему, можно предпринять?

Уолеран нахмурился.

– Трудно решить, что делать, не имея доказательств. Заговорщики могут просто отрицать обвинение, и тогда жалобщик сам будет осужден. – Он не сказал: «Особенно если эта история окажется выдуманной», – но Филип догадался, что именно об этом он сейчас думал. – Кому‑нибудь уже рассказал?

Филип покачал головой.

– Куда собираешься направиться после того, как выйдешь отсюда?

– В Кингсбридж. Для того чтобы покинуть обитель, мне пришлось придумать предлог. Я сказал, что еду в монастырь, и теперь я должен сделать ложь правдой.

– Об этом никому ни слова.

– Понимаю. – Филип и не собирался посвящать кого‑либо в эту тайну, но все же было непонятно, почему на его молчании так настаивал Уолеран. Возможно, у архидиакона имелся на то личный интерес; если он собирался рискнуть и раскрыть заговор, он хотел быть уверенным, что ему удастся извлечь из этого выгоду. Он был честолюбив. Что ж, тем лучше для Филипа.

– Все остальное я сделаю сам. – Уолеран вдруг снова стал резким, из чего Филип сделал вывод, что его любезность могла надеваться и сниматься, как перчатка. – Сейчас ты поедешь в монастырь Кингсбридж, а шерифа выбросишь из головы.

– Так я и сделаю. – Филип почувствовал, словно гора свалилась с его плеч, – похоже, все шло как надо: его не бросят в темницу, не отдадут в руки палачу, не обвинят в распространении клеветы. Он переложил груз этой страшной ответственности на другого человека, который, казалось, был просто счастлив подхватить его.

Он встал и подошел к ближайшему окну. Солнце уже начало клониться к закату, но времени до темноты оставалось еще много. Ему захотелось побыстрее выбраться отсюда и позабыть обо всем, что произошло.

– Если тронуться в путь прямо сейчас, до ночи я успею проехать миль восемь‑десять, – сказал Филип. Уолеран не стал его задерживать.

– Как раз доберешься до Бэссингборна.