|
Чтобы уберечь спящего от сквозняков, со всех сторон кровать была задрапирована занавесями, на которых терпеливыми руками набожных женщин были вышиты сцены из библейской жизни. Филип рассматривал ложе с некоторым опасением. Даже то, что приор имел собственную спальню, казалось ему излишней расточительностью – сам он никогда не имел своей спальни, – и вот сегодня он впервые будет спать один. А такая кровать – это уж слишком. Он бы предпочел матрац, набитый соломой, принесенный из общей опочивальни, а этой кровати место в больнице, где она сможет облегчить страдания старых больных монахов. Хотя, конечно, эта кровать не предназначалась исключительно для Филипа. Когда в монастыре остановится какой‑нибудь особо знатный гость – епископ, лорд или даже сам король, – он займет эту спальню, а приор найдет себе местечко где‑нибудь еще.
– Сегодня ты выспишься от души, – сказал Уолеран не без некоторой неприязни. – Надеюсь, что да, – неуверенно промолвил Филип. Все произошло очень быстро. Прямо там же, на кухне, Уолеран написал послание к монастырю, в котором монахам приказывалось незамедлительно провести выборы и желаемым кандидатом назывался Филип. Это послание он подписал именем епископа и скрепил его епископской печатью. Затем все четверо отправились в часовню. Как только Ремигиус увидел их, он понял, что битва проиграна. Уолеран зачитал послание, и, когда прозвучало имя Филипа, монахи радостно приветствовали его. У Ремигиуса хватило разума отказаться от голосования и признать свое поражение. И Филип стал приором. Конец службы Филип провел словно в бреду, затем он направился через лужайку к дому приора, располагавшемуся в юго‑восточной части монастыря, дабы вступить во владение своей резиденцией. Когда он увидел кровать, то понял, что его жизнь изменилась окончательно и бесповоротно. Теперь он был другим, особенным, стоящим особняком от остальных монахов. У него были власть и привилегии. Но на него легла и ответственность. Он один должен был сделать так, чтобы эта маленькая община из сорока пяти монахов смогла выжить и начала процветать. Если они будут голодать, это будет его вина; если они предадутся пороку, ответственным за это будет он; если они опозорят святую Церковь, Бог спросит с него. Но Филип помнил, что сам же и взвалил на себя это бремя, и теперь он должен был его нести. Первым делом надо будет собрать монахов в церкви и отслужить торжественную мессу. Был двенадцатый день Рождества, праздник Крещения. На службу придут все жители Кингсбриджа и множество народу из окрестных селений. Хороший кафедральный собор с крепкой монашеской общиной и зрелищными богослужениями мог бы привлечь тысячу людей и даже больше. Даже в мрачный собор Кингсбриджа съедутся большинство местных дворян, так как служба – это еще и возможность встретиться с соседями, поговорить о делах. Но прежде Филип должен был обсудить с Уолераном кое‑что еще, и вот теперь они наконец остались одни. – Те сведения, которые я тебе передал... – начал он. – О графе Ширинге... – Я не забыл, – кивнул архидиакон, – они могут быть поважнее, чем вопрос о том, кто станет приором или епископом. Граф Бартоломео уже прибыл в Англию. Завтра его ожидают в Ширинге. – И что ты собираешься делать? – с тревогой спросил Филип. – Попробую использовать сэра Перси Хамлея. Честно говоря, я надеюсь, он будет сегодня среди прихожан. – Слышал о нем, но никогда не видел. – Это такой толстый лорд с безобразной женой и довольно привлекательным сыном. Жену‑то ты не пропустишь – она как бельмо на глазу. – А почему ты думаешь, что они встанут на сторону короля Стефана против графа Бартоломео? – Они страстно ненавидят графа. |
