Слышал, что во сне человек не может посчитать свои пальцы. Вытягиваю вперёд ладони… Пять… десять… Под ногтями траурные ободки, да и сами ладони непохожи на мои. Наконец-то додумываюсь поглядеть на себя в зеркало.

Парень в зеркале худой и вихрастый, очень похожий на меня лет в лет семнадцать. Но есть и отличия. Гуще брови, подбородок чуть твёрже, более "волевой". Правильно, все мне говорили, что подбородком я "в маму". Сам я маму никогда не видел, она умерла при родах. До совершеннолетия меня воспитывал отец. Пока не пропал.

"Добрые люди" утверждали, что он нашёл себе "новую бабу" в одной из своих очередных командировок. Сын подросток с непростым характером стал "обузой". Я никогда в это до конца не верил, но искать его не стал, даже когда вырос и получил такую возможность благодаря деньгам и связям. Может, просто боялся, что самая циничная версия окажется правдой.

Сон это или коматозный бред, но "реальность" вокруг совершенно реальна. Моё сознание в теле моего отца, а за окном… Смотрю на настенный календарь, который бабуля всегда вывешивала у комода. На картинке колосится поле, по нему фигачит ярко-красный комбайн. Соцреализм.

А за окном, оказывается, тысяча девятьсот семьдесят восьмой! Тридцатое мая.

— Сколько можно копаться? — заглядывает в дверь бабуля, — опоздаешь же.

Только какая она мне бабуля? В этом сне она мне — мама. Я пробую в уме на вкус слово, которое никогда не произносил.

— Сейчас… мама, — решаюсь наконец сказать вслух, — а куда я опоздаю?

— Ты свою голову у Лидки на лавочке забыл? — снова беззлобно заводится она, — фотографируетесь вы сегодня на выпускной альбом! С областного центра фотограф приехал!

Фотограф, это серьёзно! Вон с каким придыханием она это произносит. Правда, вспомнив историю с географией, можно её понять. Березовский район, откуда родом отец и бабуля — забытая богом глушь в окружении чернозёмных полей и заросших бурьяном оврагов. Это в нулевых, когда проложили скоростное шоссе, сюда потянулись любители "эко-туризма", чтобы делать селфи с уцелевшими в перестройку коровами.

А в конце семидесятых чтоб сюда добраться, надо было трястись часов пять по разбитой дороге. Или самолётом. Кукурузником. Так что фотограф из области — событие вселенского масштаба. Хотя и выпуск в районной школе тоже не каждый день случается.

Сон затягивался. На пальцы я смотрел, щипать себя тоже пробовал, так что все стандартные методы испытаны. Остается действовать по ситуации. А значит, не впадать в истерику и постепенно изучать обстановку.

Правда, надев на себя школьный костюм, я едва не палюсь. Изо всех сил сжимаю губы, чтобы не заржать. Штанины брюк по-модному заголяют щиколотки, а запястья торчат из рукавов, словно костюм сел на пару размеров после неудачной стирки.

— Вытянулся-то как, — умилённо складывает руки на груди мама.

Значит, не сел. Просто я подрос, а новой школьной формой никто не озаботился. Правильно, нафига? Через пару недель она уже не понадобится. А пока и так сойдёт.

Мой образ завершает белая рубаха, с жёстко накрахмаленным, словно деревянным воротником. Или, не завершает? Чего-то не хватает. Мама выжидающе смотри на меня, а я не знаю, за что хвататься. Красный галстук? "Как повяжешь галстук, береги его. Ведь он с красной рыбой, цвета одного". Нет, это у пионеров. А я уже комсомолец, наверное.

Точно, комсомолец, вот и значок на лацкане. "Партия сказала — надо, комсомол ответил — ЕСТЬ!". Блин, одни штампы в голове. А настоящих знаний нифига. "Совок"… "застой"… Как тогда люди жили? Или это уже "сейчас"? Мозг постепенно привыкает к безумному варианту, что моё сознание после смерти попало в тело моего отца.