И мне все эти детали сегодня нахрен не нужны. Всё дело в газетной печати. А точнее — в растре.

Чёрно-белая фотография, на самом деле не чёрно-белая. В ней доминируют оттенки серого, и не пятьдесят, а гораздо больше. Она состоит из теней и полутонов. А в газете ничего этого нет.

Есть только один цвет — чёрный. Чёрная краска на белой бумаге. Все оттенки создаются с помощью растра. Так называются мелкие чёрные точки, которые на расстоянии кажутся нам серыми.

Мне не нужны детали. Нужен контраст, чтобы фотография была чёткой, как гравюра. И тут объектив меня разочаровывает. Картинку он даёт чересчур мягкую.

Я сделал "домашнюю работу" и уже прочитал, что вытянуть такую картинку можно, добавив в проявитель специальные присадки, которые замедляют процесс. Тот же бромида калия. Но Митрича на месте не оказывается. Не удивительно, ночь уже на дворе. Где он живёт, я по своей наивности так и не поинтересовался.

Решаюсь на другой эксперимент. Навожу концентрированный проявитель, но сильнее его остужаю. Теперь результат меня устраивает. Фотографии проявляются медленнее, но чётче.

Тук-тук-тук! Подскакиваю от настойчивого стука в дверь. Вырубаю музыку. Нет, не послышалось. Кого там нелёгкая принесла? Ночь давно. Половина первого.

Работа уже закончена. Фотографии сушатся, прихваченные прищепками. Включаю верхний свет и распахиваю дверь.

— Это ты, Альберт? — Уколов просовывает нос в проём. — А я думал, опять воры забрались. Орали тут непотребное что-то. "Моё сердце чёрное… внутри у меня тьма..."

— Вы по-английски понимаете, что ли? — изумляюсь.

— Я, Алик, всю войну в разведке прошёл, — сверкает он очками, — И после задержался немного. Так что я все языки вероятного противника знаю.

Физиономия при этом самая обыкновенная. Не поймёшь, шутит он, или всерьёз.

— А что вам дома не сидится?

— Поработать пришёл, — Уколов показывает свою увесистую записную книжку, — Дома не дают, спать я им, видите ли, мешаю. На машинке стучу громко.

Пожилой журналист заходит внутрь, всё так же упрямо выставив челюсть и оглядываясь вокруг. То, что я, как и он, задерживаюсь на работе допоздна, сразу поднимает мои акции в его глазах. Похоже, он видит во мне единомышленника-трудоголика.

—А это у тебя кто, Агриппина?! — он проскакивает мимо меня и разглядывает фотографии.

— Вот эту, — тычет он, — её надо брать. Ну, Алик, молодец! Точно говорю, Агриппина тебе приглянулась. Надо же так снять?!

И я с его выбором полностью согласен. Из всех сделанных сегодня фотографий мне больше всего нравится именно она.

* * *

— Кто поставил эту фотографию на первую полосу?! — визжит товарищ Комаров.

В руке у него газета "Вперёд!" сложенная пополам, которой он ритмично лупит по столу главного редактора, заставляя Подосинкину испуганно подскакивать.

Стоящий перед ней старый дисковый телефонный аппарат начинает звонить, но Марина не берёт трубку, боясь пропустить хоть слово из обличительной речи Комарова. Телефон затихает и тут же звонит вновь.

Прошло два дня. Статья Уколова с моей иллюстрацией вышла в свет. Теперь мы, можно сказать, пожинали лавры.

— Почему не посоветовались?! Как вообще до этого додумались?! — Комаров машет руками, — Это же вредительство! А если это увидят в области?! Нас же засмеют! А сначала — уволят! Но только я, за вашу дурость отвечать не собираюсь! Зато вы все получите по заслугам!

— Это моя статья, — скрипучим старческим голосом говорит Уколов. — Я фотографию к ней выбрал. Вся ответственность на мне. Оставь молодёжь в покое.