Ингвильда посторонилась.

– Беги, доблестный ярл! – снисходительно сказала она. – Только сначала переоденься и оботрись. А не то самая гладкая девица племени квиттов выскользнет из твоих мокрых рук.

– Раньше ты такой не была, – сказал наконец Вильмунд.

Ему было стыдно, что Ингвильда застала его в погоне за Глаттой, и быть облитым пивом на глазах веселящейся челяди казалось ему настоящим позором. А она, его обрученная невеста, еще смеется над ним! Не так давно он мечтал жить в одном доме с ней – теперь же ему нередко казалось, что лучше бы ей быть где-то подальше.

– Раньше и ты был другим, – ответила Ингвильда.

Его слова ее не удивили: она и сама замечала перемену в себе. Она жила с отцом в Конунгагорде со времени осеннего тинга, то есть уже почти два с половиной месяца, но так и не могла понять, кто она здесь. Челядь и домочадцы считали ее будущей хозяйкой, кюна Далла подчеркнуто обращалась с ней как с гостьей, а сама Ингвильда чувствовала себя пленницей. Если женщина не вправе уехать из дома когда и куда ей хочется – как это еще назвать? Сначала она тосковала и томилась, даже плакала украдкой, а потом вдруг успокоилась и обнаружила прилив каких-то новых сил. Оказалось, что она может быть насмешливой и ехидной не хуже Хёрдис, и насмешки над тем же Вильмундом стали доставлять ей неизведанное ранее удовольствие. Вильмунд бесился, но ничего не мог с ней поделать. Золотое обручье обязывало его быть почтительным с невестой, а возможность мести оставалась где-то в далеком будущем. Она не любила его, а значит, ему нечем было ее уязвить. Фрейвид хёвдинг же хорошо понимал, что является его главным сокровищем, и следил за тем, чтобы будущий конунг никогда не оставался с Ингвильдой наедине.

– Это ты виновата! – вдруг выкрикнул Вильмунд, не сдержавшись. – Ты сама!

Лицо его исказилось гневом, кулаки сжались. А Ингвильда насмешливо, издевательски сузила глаза. Если бы ее увидел сейчас кто-нибудь из домочадцев Фрейвида, то от испуга призвал бы добрых дис*: сейчас в лице ее проявилось такое ясное сходство с Хёрдис, что сомневаться в их родстве не приходилось.

– А кто же еще? – с мстительным удовольствием ответила Ингвильда. – Конечно, я! Это я во всем виновата! Даже в том, что Тюр лишился руки – это я ее откусила! Вот этими самыми зубами. И не подходи ко мне так близко, доблестный ярл, если не хочешь уподобиться богу.

– Не на этой женщине я собирался жениться, – проворчал Вильмунд.

Он был растерян, и растерянность при встречах с Ингвильдой уже стала привычной. Она была все так же красива, но теперь порой пугала его. Это была не та робость первой любви, которую она же вызывала у него всего лишь полгода назад. Это был страх, настоящий темный страх перед ведьмой. Разум не хотел признавать его, но душа слышала его смутный и вкрадчивый голос.

– Хорошо, что ты это уже понял! – одобрила Ингвильда. – А я добавлю, что я вовсе не за тебя собиралась идти замуж. Может быть, скажем людям, что недоразумение разъяснилось и свадьбы не будет?

Но Вильмунд резко тряхнул головой, лицо его из растерянного стало суровым.

– Вот еще! – грубо сказал он и посмотрел в глаза Ингвильде. Взгляд его был острым и напряженным, в нем была та самая злоба, которая до сих пор заставляла Ингвильду содрогаться в душе. – Этот рябой фьялль тебя не получит! Даже не надейся, чтобы я отдал назад твое обручье. Я не отступаю от своего слова. Я обещал взять тебя в жены и возьму, даже если все ведьмы, тролли и великаны будут мешать мне. Начиная с тебя самой!

Ингвильда ощутила приступ бессильной досады, близкой к прозрачной грани отчаяния: да, это правда! Но тут же голос Хёрдис из глубины души подсказал ей ответ.