|
Вытащенные со дна ее валуны давно уже вросли в землю и замшели. Стараясь не обжечься, он спустился вниз: морена оплыла, однако яма и до сих пор была в полтора человеческих роста. Кто ее выкопал? Зачем? И именно тут, в самом центре "перекрестка"? Неужели уже кто-то пробовал делать раскопки? Но ведь бессмысленно копать здесь, когда рядом - речка, промывшая морену до коренных пород. Легче всего сделать там расчистку обнажения и посмотреть разрез. Раздумывая над этим, Русинов вернулся на пасеку, но решил пока ни о чем не спрашивать Петра Григорьевича, чтобы не возбуждать его интерес. Он заметил, что хозяин пасеки хлопочет у бани и что-то варит в огромном чане из нержавейки, под которым тлеют угли и курится дымок. Русинов спрятал кристалл, бросил лопатку и пошел к Петру Григорьевичу. - А-а! - обрадовался тот.- Рыбак-рыбачок! Вот, наверное, проголодался! - Ты не уху ли варишь?- засмеялся Русинов, кивая на чан. - Уху?- развеселился пчеловод.- Пожалуй, верно, уху! Из него можно такую уху сварить! И солить не надо! Русинов подошел к чану и заглянул через край: на топчане, по горло в каком-то буроватом отваре лежал человек - мужчина лет шестидесяти. Он был острижен наголо, болезненное, изможденное лицо, глаза прикрыты темными очками. Русинов по одному торчащему из воды колену и руке определил, что человек болен какой-то болезнью, поражающей суставы, возможно полиартритом. - Не знал, что ты еще и врачеватель,- проговорил Русинов.- На все руки мастер... Его поразило лицо человека в чане - белое, словно безжизненное. Лишь губы выделялись да слегка алели вздутые от тяжелого дыхания ноздри. Что-то знакомое было в этом лице! Если бы не эти черные очки, Русинов бы, возможно, признал его. - Вот, попользовать привезли,- сказал Петр Григорьевич, пошевеливая угли под чаном.- Совсем пропадает человек, а больницы не принимают. - Пить,- попросил человек и слегка пошевелился. - А, пермяк-солены уши, ожил! - обрадовался пчеловод и налил из двухведерной бутылки воды в кружку и подал. Больной потянулся рукой с узловатыми пальцами, но мимо кружки. Он был слепой! Петр Григорьевич вложил ему кружку в ладонь. - Ну, ты лежи, отмокай... А я пойду рыбака покормлю! "Пермяк" ничего не ответил, осторожно глотая воду. - Не суетесь, Григорьевич,- остановил его Русинов.- Я сам... - Сам так сам! - согласился тот.- Борщ в печи горячий, а медовуха в закутке. Выпей с устатку-то! Вон как нарыбачился! - Да я не устал... - Вижу, не устал. Ноги едва волочишь. Русинов прошел в избу, достал из печи чугунок - от запаха потекли слюнки. Петр Григорьевич обычно готовил на улице, где стояла летняя печь под навесом, а тут, в жару, зачем-то протопил русскую печь в избе, и теперь от нее полыхало жаром. Пришлось открыть окно и двери, завешанные марлей. Русинов сунулся в корзину с крышкой, где пчеловод держал хлеб, и обнаружил свежий, еще теплый каравай, выпеченный на поду. А говорил, лень хлеб печь! Он сел за стол в предвкушении крепкого обеда- аппетит в экспедициях всегда был хороший,- и тут выяснилось, что борщ и хлеб совершенно несоленые. Пчеловод мог оплошать с борщом, но почему же не посолил тесто? Русинов потянулся за солью и в это мгновение вспомнил Авегу. Он ел несоленую пищу! И теперь пчеловод специально варил и пек без соли для незнакомца, отмокающего в чане с отваром. Да ведь он чем-то похож на Авегу! Такое же мужественное и мудрое спокойствие в лице, разве что утомлен болью, болезнью. И слепота... Авега имел очень острое зрение, однако у него было заболевание суставов - отложение солей! Русинов мгновенно потерял аппетит. |
