От ее рассказа мне сделалось еще хуже. Я оперся о стену лифта, чтобы не упасть от головокружения и внезапного приступа тошноты. Я вообще перестал дышать. Ноги меня не держали, мной овладел дикий, панический страх, я глотал воздух, как рыба, обливался потом, и, что самое ужасное, — этого никто не видел из-за густой темноты! Я не понимал, что со мной происходит, почему так плохо, мне мерещилось, что стены меня сейчас раздавят…

— Э-эй… — просипел я, сползая по стенке лифта на пол, усыпанный окурками. — Мне плохо… Задыхаюсь…

— Ой, не смешно, — отмахнулась Кристина и заволновалась: — В самом-то деле, когда свет включат? «Тропиканку» ж надо посмотреть…

И в этот момент меня что-то ужалило в ухо. Потом оказалось, что это оса постаралась…

Я вскрикнул.

— Владик, с ума сошел, что ли? — осведомилась Кристина. — Что ты так орешь?

— Меня кто-то в ухо ужалил.

— А кричать зачем?

— Не знаю. Я же не специально.

Одновременно с укусом осы я обнаружил, что страх куда-то делся, словно я нажал на кнопку, дающую ему отбой. Я поднялся с пола. Через некоторое время вспыхнул свет и лифт, зажужжав, поехал. Вся компания вела себя как ни в чем не бывало, а я после этого случая начал замечать, что боюсь находиться в тесных закрытых помещениях… Дошло дело до того, что меня направили к детскому психологу, и он сказал, что у меня клаустрофобия в начальной стадии и что вылечить ее пока что легко. Однако лечение почему-то мне не помогало, я все так же боялся закрытых помещений, даже еще сильнее.

Психолог сказал, что чаще всего основа для фобий, то есть страхов, закладывается в детстве, когда у детей еще несформированная, «мягкая» психика, которую очень легко травмировать, — что со мной и произошло. А эта гадкая оса только подлила масла в огонь, усилила эффект, хоть и вывела меня из состояния удушья и оцепенения.

Я понимал, что бояться не надо, что закрытые помещения не причинят вреда, но… каждый раз, когда я оказывался в тесной комнате, мне становилось не по себе и, как тогда, в лифте, начинало не хватать воздуха, подкашивались ноги, я потел…

Правда, со временем я научился контролировать себя, не показывать страх при людях так открыто, как наедине с самим собой, но все равно он мной овладевал, и я ничего не мог поделать.

У меня создавалось впечатление, что страх жил своей собственной жизнью, что он становился словно материальным, набрасывался на меня, когда хотел… Страх рос, креп, набирал силы.

Но и я тоже был не промах — старался не подниматься в лифте, не спускаться в подвал (я боялся, что дверь захлопнется и я окажусь замурованным), не ездить в метро. Родители выделили мне самую просторную и светлую комнату в доме… Окна в ней были голыми, то есть на них не висели шторы или жалюзи, все по той же причине — так мне казалось, что помещение больше. Некоторые люди, придя к нам в гости и заглянув в мою комнату, удивлялись и спрашивали, отчего на окнах не висят занавески. Я о своем страхе говорить с кем попало не любил, поэтому придумывал всякие объяснения: мол, на шторах скапливается пыль, а у меня на нее аллергия, да и солнечный свет полезен, благодаря ему вырабатывается в организме серотонин, который, кроме всего прочего, отвечает за хорошее настроение…

Да, я отшучивался, но, что там скрывать, — все равно боялся.

Наконец мы приехали в лагерь.

Днем, примерно через пять часов после того, как автобус выехал из города, местность стала гористой. Потом мы ехали по настоящему «серпантину» — иными словами, по извилистым горным дорогам, вокруг росло много хвойных деревьев, и воздух был чистый, легкий.