Может быть, профессор Челленджер соблаговолит сообщить собравшимся, какие именно опыты и личные наблюдения дают ему основание говорить о Рише, Ломброзо и Круксе как о невежественных дикарях. Должно быть, уважаемый оппонент самостоятельно проводил эксперименты, с которыми он не соизволил познакомить мир, — в таком случае хорошо бы обнародовать их результаты. Пока же этого не произошло, его заявления являются ненаучными и весьма сомнительными с этической точки зрения, поскольку не очень порядочно прилюдно высмеивать людей, ничем не уступающих ему по своей научной репутации, которые подобные опыты произвели и доложили об их результатах широкой общественности.

Что же касается постулата о независимости и самостоятельном существовании этого лучшего из миров, то, конечно, столь удачливый человек, как профессор, обладающий хорошим пищеварением, может позволить себе придерживаться подобных взглядов на данный вопрос, но человек, умирающий от рака желудка где-нибудь в лондонской трущобе, скорее всего, усомнится в доктрине, предлагающей ему отказаться от стремления к лучшей доле, нежели та, которую судьба уготовила ему на земле. Это была достойнейшая речь, подкрепленная фактами, цифрами и датами. Хотя она и не отличалась красноречием, в ней содержались вопросы, на которые, как это ни прискорбно, Челленджер ответить не смог. Он зачитал собственную речь, но не придал значения выступлению противника, уподобившись тем легковерным писателям, которые пишут о предмете, как следует его не изучив. Вместо ответа по существу Челленджер вышел их себя. Лев начал рычать. Его черная грива встала дыбом, глаза сверкали, а голос грохотал под сводами зала. Кто все эти люди, прикрывающиеся несколькими известными именами ученых, пошедших по ложному пути? И по какому праву требуют они от серьезного исследователя, чтобы тот приостановил свои собственные изыскания и стал тратить драгоценное время на исследование их безумных фантазий? Есть вещи настолько очевидные, что они не нуждаются в доказательствах! Бремя доказательства лежит на том, кто выдвигает гипотезу. Если же этот джентльмен, чье имя мало кому что говорит, утверждает, будто может вызывать духов, то пусть вызовет хоть одного — прямо сейчас, здесь, перед здравомыслящей и непредубежденной аудиторией. Он заявляет, что получает послания, — так пусть тогда познакомит нас с последними событиями, о которых еще не сообщил телеграф. (Выкрики спиритуалистов: Это уже делалось, и не раз!) А я не верю! Слишком много я слышал ваших диких утверждений, чтобы принимать их всерьез. (Шум в зале, и судья Гейверсон вскакивает со своего места.) В конце концов, если его посещают откровения свыше, пусть раскроет тайну убийства Пекема Рая. Если он входит в контакт с высшими силами, пусть подарит миру философию, которая была бы выше той, что может создать человеческий разум. Все эти лженаучные опыты, скрывающий простое невежество, антураж, болтовня об эктоплазме и подобной мифической чепухе — не что иное, как обскурантизм, ублюдочное порождение дикости и предрассудков. И всегда, лишь только дело доходит до тщательного расследования, сталкиваешься с научной нечистоплотностью и интеллектуальной распущенностью. Любой медиум на поверку оказывается злостным шарлатаном.