И с каждым днем становилось все хуже. Сначала эти люди сбили с пути верного Мелоуна, который, при всей своей простоте, был вполне нормальным, здравомыслящим человеком, — теперь он поддался искушению и стал исповедовать порочные идеи спиритов. Затем они совратили и Энид, его малышку, единственного человека, связывающего его с миром всех остальных людей: она согласилась с доводами Мелоуна. Более того, сама искала им подтверждения. И он напрасно убил время, выводя на чистую воду медиума, мошенника и интригана, который передавал вдове послания покойного мужа в расчете подчинить бедную женщину себе. В данном случае все было очевидно, Энид этого и не отрицала, но ни она, ни Мелоун не допускали широких обобщений.

— Жулики есть везде, — говорили они. — Но мы должны исходить из презумпции невиновности.

Все это было нехорошо, но худшее еще только предстояло. Дело в том, что один из спиритуалистов публично посрамил профессора — и кто? Человек, который сам признался, что не имеет образования, и который профессору даже в подметки бы не годился, коснись дело любой другой области человеческого знания! И вот во время публичного диспута… Впрочем, все по порядку. Так вот, Челленджер, глубоко презиравший всех, кто не разделял его взглядов, и не имевший должного представления о предмете, о котором идет речь, в роковой для себя момент заявил, что готов спуститься со своего Олимпа и сразиться в споре с любым представителем противоположной партии, какого та только соизволит предложить.

Я вполне отдаю себе отчет в том, — писал Челленджер, — что, опустившись до этого, я, как и любой другой представитель науки с моей репутацией, рискую оказать слишком много чести абсурдным и фантастическим заблуждениям, на что при других обстоятельствах их апологеты не могли бы и рассчитывать, но мы должны исполнить свой долг перед обществом и, изредка отвлекаясь от серьезных дел, тратить время на то, чтобы поганой метлой выметать паутину предрассудков, которая, разрастаясь, способна нанести серьезный ущерб, если только ее вовремя не разрушать жрецам Науки. Вот так, со свойственной ему самоуверенностью, шел наш Голиаф на битву со своим скромным противником, в прошлом помощником печатника, а ныне редактором издания, посвященного проблемам спиритизма, которое Челленджер называл не иначе как жалкая газетенка.

Обстоятельства диспута стали достоянием широкой общественности, поэтому нет необходимости пересказывать в подробностях это печальное событие. Анналы донесут до будущих поколений тот исторический момент, когда славный ученый муж вошел в Куинс-Холл, сопровождаемый своими сторонниками-рационалистами, которые желали стать свидетелями полного и окончательного посрамления мистиков. Присутствовало также большое число этих несчастных обманутых душ, которые все же надеялись, что их избранник не будет безжалостно брошен на алтарь оскорбленной Науки. Представители двух фракций до отказа заполнили зал, взирая друг на друга с нескрываемой враждебностью, такие же чувства, должно быть, за тысячу лет до этого испытывали голубые и зеленые, сошедшиеся на Константинопольском ипподроме. Слева от сцены дружными рядами расположились несгибаемые рационалисты, считавшие викторианцев-агностиков доверчивыми простаками и укреплявшие свою веру регулярным чтением Литерари газетт и Фрифинкера. Среди собравшихся были доктор Джозеф Баумер, известный своими лекциями о несостоятельности религиозных представлений, и мистер Эдуард Моулд, который весьма красноречиво разглагольствовал о праве человека на бренное тело и душу, способную умереть. Напротив них, словно размахивая орифламмой, сверкал своей рыжей бородой Мейли. По одну сторону от него сидела жена, по другую — Мервин, журналист; их плотным кольцом окружали убежденные сторонники, представители духовного союза Куин-Сквер, Духовного колледжа, а также других церквей и религиозных общин, собравшиеся, чтобы поддержать своего избранника в его безнадежной затее.