В конце концов двигаться меня заставила не смелость, а воспитанность. У меня под ногами лужа натекла. Я подхватил посудное полотенце и вытер ее. Это дало мне повод не заходить никуда дальше в дом. Мне было комфортно вблизи сетчатой двери, из которой я мог выскочить наружу в два шага.

Наконец пол высох. Я все еще был мокрым, нужно было найти, чем вытереться. На цыпочках я подошел к дверному проему и глянул по сторонам. Меня ожидал полутемный и пустой коридор.

Крадучись, я пошел по коридору. Дулом своего ружья-веселухи тыкал в каждую дверь, к которой подходил, и в каждой комнате был Финикиец. Был он в крохотном домашнем кабинете, застыв недвижимо в углу. Я заметил его краешком глаза, и пульс заколотился у меня, как у чахоточного, а глянув еще раз, я увидел, что это всего лишь вешалка для пальто. Был он и в гостевой спальне. О, на первый взгляд комната казалась пустой. Вполне походила на номер в мотеле: аккуратно заправленное королевское ложе, полосатые обои и скромный телевизор. Дверь в гардеробную была слегка приоткрыта, и, чем больше я пялился туда, тем больше казалось, что она чуть качнулась, словно бы ее только что закрывали. Я чувствовал, что он там, дыхание затаил. Понадобилась вся имевшаяся у меня сила воли, чтобы пройти три шага до гардеробной. Когда я распахнул дверь, то готов был умереть. Шкаф содержал подборку чудны́х костюмов: розовый парашютный комбинезон с меховым воротником, белые шелковые одеяния, типа тех, в какие любил одеваться Элвис Пресли в 70-е, но там не было никакого психопата.

Наконец, осталась одна только дверь – в хозяйскую спальню. Я мягко повернул ручку и осторожно толкнул ее вперед. И именно в этот самый момент сетчатой двери на кухне понадобилось еще раз хлопнуть, изобразив пистолетный выстрел.

Я оглянулся и выждал. До меня дошло, что тут, в конце коридора, я оказался в ловушке. Единственным способом выбраться из дома (не выпрыгивая в окно) оставалось возвращение обратно по своим же следам. Я колебался, готовый к тому, что Финикиец выйдет в коридор, расположившись между мною и путем к побегу. Секунды сменяли друг друга.

Никто не вышел. Ничто не шевельнулось. Дождь заунывно орал на крыше.

Я сунул голову в спальню. Шелли спала на своей стороне под толстым теплым одеялом, из-под которого виднелся один только одуванчик ее седых волос. Она слегка похрапывала, едва слышно под непрерывно грохочущим ливнем.

Дюйм за дюймом я пробирался в спальню стыдливыми шажками, ощущая волнение и слабость… но заметно меньше волнения и слабости, чем тогда, когда только зашел в дом. Ружьем-веселухой я раздвинул шторы. За ними никого не было. И в гардеробной тоже никого.

Нервы у меня были по-прежнему натянуты, но дом меня больше не пугал. В любом случае я не понимал, зачем парнише вроде Финикийца было бы прятаться в гардеробной. Какой хищник прячется от тринадцатилетнего толстяка с большим пластиковым ружьем, которое так же грозно с виду, как и рупор-мегафон?

Сигнал от «Радио Взрослости» к тому времени уже обрел устойчивость и пробивался через обычные помехи отрочества. Ведущий новостей зачитывал вечерние вести сухим, чудаковатым голосом. Он напомнил мне мудрость Карла Сагана: чрезвычайные утверждения требуют чрезвычайных свидетельств. Он указал, что когда-то в прошлом я верил, что Убийца Зодиак может залезть ко мне домой и убить меня просто потому, что я как-то прочитал книжку о нем. Он напомнил своим слушателям, что Майкл Фиглеоне, когда ему было двенадцать лет, сберег все карманные деньги за шесть месяцев, чтобы купить металлодетектор, поскольку считал, что велика возможность найти испанские дублоны, закопанные на заднем дворе. «Радио Взрослость» хотело, чтобы аудитория его слушателей узнала: нынешняя моя теория (что у Финикийца есть фотоаппарат, способный красть мысли) основана на крепком свидетельстве слабоумных бормотаний пожилой леди и случайном моментальном снимке «Полароида», обнаруженном под мусорным баком.