Если разлагающихся мертвецов поднимает из могил вампир, решивший превратить в зомби убитых им людей, считайте, что вы уже на том свете. Правда, еще может помочь шальное везение и группа поддержки. У меня не было ни того, ни другого.

— Дрю, слышишь? — потряс за плечо Грейвс, возвращая меня в реальный мир. Он озабоченно заглянул мне в лицо, нахмурил брови и добавил: — Дрю, у тебя такой вид, будто ты повстречала привидение. — Тут он сообразил, что ляпнул глупость, и смущенно усмехнулся. — Наверное, так и есть, правда?

Даже не представляешь, как ты близок к истине, парень! Наконец-то я нашла силы ответить:

— Ага, ты абсолютно прав. — Пришлось собрать последние силы и отойти от него на пару шагов. Наткнувшись на подвернувшуюся под ноги коробку, я скривилась от боли. — Пойду переоденусь. Знаешь, я бы сейчас с удовольствием поела спагетти.

— Вообще-то это скорее рагу, — пожал плечами Грейвс. — Бросил на сковородку все, что нашел в доме. Нагреть тарелочку?

Овощное рагу, на совесть сдобренное чесноком, было любимым блюдом отца. Бедное сердечко сжалось в груди от боли.

— Пожалуйста.

Желудок устал урчать, несмотря на то, что часами обходился без еды. За это время он привык к всевозможным перипетиям и превратился в неприступную цитадель.

Лицо Грейвса прояснилось. Он отпустил мою руку и робко улыбнулся:

— Отлично! Я так за тебя волновался.

А знаешь, я тоже. Тоже волнуюсь за себя. Я ведь теперь все равно превратилась в живой труп. Мне не справиться в одиночку с вампиром. Он поиграет со мной, а потом… Вот она, суровая правда жизни!

— Я тоже, — глухо произнесла я вслух.

Я доплелась по коридору до лестницы и поднялась в спальню, там, с трудом сбросив с себя промокшую одежду, через силу натянула сухие джинсы с футболкой. Каждое движение вызывало приступ острой боли в спине, пострадавшей в очередной раз. Ссадина на голове от удара о край фонтана ныла, ребра в груди ломило. Пришлось изрядно поворочаться в кровати, чтобы найти удобную позу и избавиться от мучительной боли.

Я лежала неподвижно, пытаясь продлить миг блаженства как можно дольше, и слушала фальшивое пение Грейвса, доносившееся с кухни. Прежде чем уснуть, я успела-таки плотнее укутаться в одеяла и пожалеть по поводу несостоявшегося ужина и недооцененных усилий Грейвса.

Потом меня сморил тяжелый сон.

Я редко вижу сны о маме.

А если вижу, то обычно один и тот же.

Над детской кроваткой склоняется мама, ее лицо круглее луны, а сиянием сравнится только с солнцем (может, так кажется, потому что я еще совсем маленькая). От маминых волос пахнет цветочным шампунем, гладкие блестящие локоны волной падают на грудь, где мерцает серебряный медальон на цепочке.

В красивых темных глазах, как и на всей левой половине лица, залегла тревожная тень. Будто в ясный погожий денек внезапно начался ливень и солнечный свет в окне вдруг потускнел.

— Дрю, — произносит она ласковым, но настойчивым тоном. — Просыпайся, милая.

Я тру ладошками глаза и зеваю.

— Мамочка?

Мой голос звучит глухо. Иногда это голос двухлетнего ребенка, а иногда девочки постарше, но всегда удивленный, тихий и сонный.

— Вставай, Дрю, — говорит мама и, протянув руки, поднимает меня с негромким оханьем, будто не веря, что ее дочь так выросла.

Я уже большая девочка, и меня не надо носить на руках, но так хочется спать, что я не спорю, а лишь погружаюсь в тепло маминых объятий, прислушиваясь к учащенному ритму ее сердца.