— Что он сказал? Значит, он все-таки что-то сказал? Отдал какие-то распоряжения? — спросили сразу несколько человек.

— Собрав свои последние силы, бедняга сказал как можно отчетливей, чтоб и Дёри слышал: "Я чувствую, что умираю. Тело мое отвезите к моему будущему зятю, к Бутлеру".

Бутлер расчувствовался и разразился громкими рыданиями. Тем временем в большом парадном зале наскоро соорудили катафалк. Фаи снова проявил удивительную энергию: он поспевал повсюду — распоряжался, приказывал, распределял работу. Его слова звучали отрывисто и сухо. Казалось, какая-то мощная рука приводит в движение гигантский механизм.

— Что случилось, того уже не вернешь! Сейчас нет времени на слезы и причитания. Нужно действовать. Ты, Жига, немедленно отправляйся к главному аудитору и попроси, чтобы тебя допросили сегодня же до полудня, потому что после обеда ты, захватив с собой восемь гусар, отправишься в Борноц сопровождать гроб. Вы, господин управляющий, раздобудьте где-нибудь гроб — желательно цинковый, если же не найдете, то ореховый. Сам я выезжаю через час: надо подготовить бедную девушку к тяжелому удару. Этого я не могу доверить никому другому. Пусть сейчас же запрягают в экипаж лучших рысаков. Вы, доктор, получите от управляющего свой гонорар. Секретарь пусть пойдет за лютеранским священником, чтобы он благословил покойника. Гроб следует положить на дно повозки и прикрыть сеном. Гусары пусть следуют за ней на таком расстоянии, будто едут по своим делам, чтобы не вызывать по пути подозрение в суеверном люде. Ты понял меня, Жига?

— Понял, дорогой дядюшка.

— А что будет со мной? — спросил Бутлер, вытирая заплаканные глаза.

— Ничего, ты останешься здесь. Бутлер упрямо тряхнул головой:

— Я чувствую, что должен ехать. Во-первых, Пирошка нуждается в утешении. Во-вторых, я должен выполнить свой долг по отношению к глубокочтимому усопшему. Он из-за меня погиб, бедный! В подобном случае вам, мой опекун, не следует ссылаться на данное мною обещание. Сама судьба освобождает меня от этого обязательства. Я еду!

— Ни шагу отсюда, граф Парданьский, — загремел Фаи. — Ты и сам в каком-то оцепенении, где тебе провожать усопшего? Если ты хочешь выполнить свой долг по отношению к нему, ты должен вернуться к жизни, чтоб суметь сделать счастливой его дочь, его дитя. Ты должен остаться здесь и быть начеку, чтобы сорвать заговоры и коварные замыслы противника. Или ты белены объелся, что хочешь покинуть поле боя, уступить Дёри? Хорошая почесть усопшему! Нет, Янош, и не думай об этом. Девушка выплачется. Нет никакой нужды подбавлять в слезы розовые капли. Совмещать любовь с трауром — это окаймлять черный цвет красным. Горе само по себе возвышенное чувство. Не хочешь же ты обокрасть усопшего, лишив его полноты дочернего горя и подменив часть этого чувства сладостью встречи? Пусть плачет девушка, а ты будь начеку. Пусть у тебя будет сто ушей и тысяча рук… Да, чтоб не забыть, — пошлите сейчас же конного гонца в Бозош за господином Будаи, — он прибудет сегодня же ночью. Будаи умный и честный человек, прислушивайся к его советам, пока я не вернусь.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Всеми чествуемый свидетель

Слух о происшедшем быстро распространился по городу и вызвал глубокое возмущение против Дёри и сочувствие к Пирошке. Все спешили поделиться друг с другом новостью, что история в Оласрёске ознаменовалась еще одной жертвой: погиб отец Пирошки.