Помимо воли в Челебе Оглы вскипало раздражение. Табор за войну стал совсем малым, каждым человеком надо было дорожить. Сейчас уже Челеб жалел, что не поговорил ночью с Мамэном, не объяснил ему все, что знал сам. А с другой стороны, почему он должен кому-то что-то объяснять? Его слово - закон, кто, в конце концов, хозяин в таборе, кого должны слушать, закусив нижнюю губу?

Свое раздражение Челеб вылил на пришедшего утром гаджо.

Послушал его немного, раздраженно посмеиваясь в жесткие усы, сказал громко:

- Дурак ты бессовестный!

Пришелец молчал, и это понравилось барону. В разговоре со старшим цыган не должен непокорности проявлять. Промолчишь, стерпишь обиду, - значит, покорный цыган, умеешь ответить правильно и сумеешь в таборе жить. Ведь у конокрадов жизнь какая? Женщины с детворой днем отправляются добывать картами да поборами хлеб, а мужчины валяются на перинах. Конокрад любит поспать днем, потому что привык он к ночной жизни. Ночью голова конокрада сметливей и веселей думает. Не зря же говорят, что золотой месяц - цыганское солнце, но ведь в ясную ночь не подойдешь к чужой конюшне, вот и сидят цыгане лунными ночами, играют в карты. Дойдут в картах до ссоры и драки на ножах - беда, но проиграет цыган в карты - беда еще большая, насмешками изведут. Чужак в таборе должен терпеливым быть, чтобы не попасть под острый цыганский нож.

- Ищут тебя? - спросил Челеб.

Гаджо лишь пожал плечами. И это тоже понравилось барону.

- Мне неприятности с властью ни к чему, - сказал Челеб. - У цыгана врагов и без того хватает. Если убил кого, так сразу скажи.

- Не было такого, - сказал мужчина. - Понимаешь, время послевоенное, тяжелое время, одному опасно идти, да и милиция зверствует, в каждом путнике бывшего полицая и немецкого прихвостня ищет. А в таборе до места добираться спокойнее. Не зря же у вас говорят, что кучей и батьку бить сподручнее. Вы же по всему свету ходите, много видите, людей понимать научились. Ты меня понимаешь? Только поэтому, хозяин, только поэтому. - Улыбнулся и поклялся по-цыгански: - Сожги солнце мои глаза!

- Ладно, - согласился Челеб. - Человек ты битый, цыганский закон, пусть понаслышке, но знаешь. Пойдешь с нами до Азова. Мужчин у нас мало, пригодишься. Зовут тебя как?

- Зовут Владимиром, - сказал мужчина. - А фамилию я давно забыл. Те, кто знал меня, звали Шкуриным.

- Ладно, Шкурин, - кивнул Челеб Оглы. - Коня увести сумеешь?

- Не доводилось, - сказал гаджо, скупо улыбаясь в ответ. - Думаю, не сложнее, чем кассу подломить.

- Нам такое мастерство без нужды, - отрезал Челеб. - Возьми перину, своей ведь нет. Найдешь Знатку, она тебя определит.

Известие об отъезде табор воспринял с видимым неудовольствием, но все терпеливо молчали, боясь попасть под кнут вожака. К новому человеку в таборе отнеслись с подозрением, присматривались, но вслух пока мнения своего никто не высказывал. Об уходе Мамэна уже знали все, а кое-кто из женской половины табора уже пустил тайную слезу в пуховую подушку и теперь прятал под надвинутым платком опухшие глаза.

Во второй половине дня собрались в дорогу.

Табор еще трогался с места, а на околице деревни уже появился вчерашний милиционер и зорко оглядывал лошадей, пока табор вытягивался по сухому глинистому грейдеру. Посчитав цыганских коней, успокоился и даже фуражкой беззлобно махнул. За пять червонцев Че-леб и сам бы ему помахал с полным цыганским удовольствием. Только что там говорить - была пожива, да другому досталась!

За спиной Челеба Оглы негромко вздыхал и плескался водой Гость.